До возвращения Якоба она более часа уговаривала Бена остаться дома. Обещала большую порцию мороженого и торт, если только он останется дома. Говорила ему, что одной ей будет очень больно и ужасно страшно. И конечно же, он этого не хочет. Ведь он ее хороший Бен, самый лучший. Кажется, подействовало. Собственно говоря, его надо было искупать, но было уже слишком поздно, к тому же купала она его обычно по утрам.

Незадолго до одиннадцати Труда в сопровождении Якоба поднялась наверх. Она еще раз бросила взгляд в комнату Бена. Сын лежал на кровати с матерчатой куклой в руке и даже не шелохнулся, когда она ненадолго зажгла в комнате свет. Труда решила, что он крепко спит, и, немного успокоенная, но по-прежнему с тяжестью на душе, вышла и закрыла за собой дверь.

В спальне Якоб продолжал рассказывать. Хотя он жутко устал и тему Дитера Клоя собирался отложить на следующий день, все же в двух словах он обрисовал Труде, что слышал в трактире Рупольда о сыне Бруно и почему Вольфганг Рупольд попросил его подвезти вторую Эдит Штерн.

Труда едва отвечала. Если она что-то говорила, все крутилось вокруг Хайнца Люкки, и речь ее была такой сумбурной, что Якоб не понимал, что она хотела сказать. Но одно он отчетливо понял: что в своем желании мести зашел слишком далеко. Он ни в коем случае не хотел, чтобы после его рассказа Труда стала такой растерянной и неразговорчивой. Его намерением было встряхнуть ее, не более того.

* * *

Бен не спал. Он слышал родительские голоса в комнате напротив, ждал и своим ограниченным умом пытался придумать выход из затруднительного положения. Он понял почти все, что ему сказала мать. Конечно, он не хотел, чтобы она страдала от боли или боялась. Разумеется, он не понимал, почему ее хорошее самочувствие зависит от того, останется он в своей комнате или нет. Если бы она была с ним и сказала, что у нее болит голова, попросила его для облегчения боли погладить ее по волосам или немного помассировать затылок, только затылок, и не очень сильно, он понял бы ее. Но так…

Бен знал, что иногда они говорят лживые слова. Почти все, кого он знал, время от времени лгали. За редким исключением, к которому не относилась его мать. Она говорила много вещей, которые вскоре оказывались ложными, то есть несли совершенно другой смысл. Как, например, в тот раз, когда она сказала, что только ей одной можно убивать или в крайнем случае — еще отцу. Одно из множества утверждений, относившихся к целой веренице лжи. Другие тоже убивали, и их не били за это. Только его били всегда.

Он находился во взволнованном состоянии. Голоса из комнаты родителей беспрерывным бормотанием проникали в уши. Когда наконец все стихло, Бен больше не стал сдерживаться. Он поднялся и, стараясь как можно меньше шуметь, отправился вниз. Его кукла осталась лежать на кровати. Он не сразу покинул дом, сначала направился в кухню.

Перевалило за полночь, за окном кухни царила темнота, все небо было затянуто облаками. Он точно знал, где лежал нож. Только не был уверен, что найдет его в темноте. Он вынул нож из раковины, провел большим пальцем по лезвию. Оно не было острым. Но Бен все равно сунул нож в карман брюк. Затем пошел в подвал, натянул резиновые сапоги, укрепил карабином на ремне лопатку и отправился в путь.

Едва оказавшись под открытым небом, он сразу перешел на привычную рысь, добежал до развилки, свернул налево. В яблоневом саду остановился. Деревца в человеческий рост с плоскими, кустистыми кронами, высокая трава и глубокие впадины воронок заброшенных шахт, о расположении которых можно было скорее догадываться, чем видеть их.

Через равные промежутки в землю были воткнуты деревянные колья выше его, когда он стоял, выпрямившись во весь рост. На кольях укреплена проволока, в десять рядов с двадцатисантиметровым промежутком, слишком малое пространство для человека, чтобы пролезть и не пораниться.

После переселения семьи Шлёссер муниципалитет постановил срочно огородить яблоневый сад и бывший огород Труды. Об остальном позаботилась природа. Некогда аккуратные грядки полностью сровнялись с соседним участком земли. Которую ночь проволока выступала его злейшим врагом. Окровавленные руки, порванные штаны и рубашки, на следующее утро озабоченное лицо матери и вопросы, на которые он не мог дать ответ.

Почему его снова и снова тянуло в яблоневый сад? Другие, желая оживить воспоминания о любимых, посещали кладбище или рассматривали фотографии. Он в этом не нуждался. В саду Бен лег на землю. Все картины хранились у него в голове, значительно более живые, чем застывшие, невыразительные снимки. Даже трава еще хранила ее вкус, ее запах.

В его голове маленький караван все еще тянулся вниз по Бахштрассе, и Алтея Белаши раскачивалась на трапеции высоко под куполом цирка, демонстрировала трюки на спине пони. И он сидел впереди нее, чувствуя спиной ее гибкое тело. Запах пони смешивался с ее ароматом, теплом и мягкостью кожи.

Это прекрасное зрелище в его голове неотвратимо сменялось другими картинами, одна за другой, пока не закончилось ночью с ее большой мистерией, когда она пропала в отверстии в земле и так долго не появлялась. Но она вернулась. В прошлом ноябре он снова увидел ее на свадьбе Андреаса Лесслера. И ночью в августе еще раз встретился с ней. И теперь она была там, где отец надеялся найти закопанных кукол.

Больше всего ему нравилось видеть ее на трапеции и чувствовать ее спиной. Иногда ему удавалось, не поранившись и не порвав рубашку, протиснуться под проволокой. Все зависело от того, в каком месте он пытался пролезть. Кое-где в земле находились небольшие углубления. И если в таком месте, проползая, сильнее прижиматься к земле, можно обойтись без травм.

Наклонившись, он стал красться сбоку вдоль изгороди, пока не обнаружил место с углублением, где, как ему показалось, проволока была натянута не очень туго. И сразу же два шипа впились ему в левую ладонь. Бен с силой втянул в себя воздух, поднес руку ко рту и стал зализывать маленькие ранки. Несколько секунд, глубоко разочарованный, он стоял и недоверчиво рассматривал проволоку. Затем решил попробовать в другом месте.

Однако, выпрямившись, Бен забыл и про боль в руке, и про могилу в саду. Он увидел просветы между стеблей кукурузы, свет, пробивающийся от дома друга, и вышел обратно на дорогу. Он пробежал четыреста метров до кукурузного поля, затем свернул с дороги, зашагал прямо по полю, пока не дошел до обратной стороны дома и освещенного окна. Бен уже хотел поднять руку, чтобы помахать другу, обратить на себя его внимание и подождать, пока он вынесет ему шоколад. Но затем он увидел ее и забыл даже о своем желании сладкого.

Только на несколько секунд коротко подстриженные волосы сбили его с толку. Тонкие плечи и очертания округлой груди под клетчатой рубашкой сразу ясно дали понять ее принадлежность к женскому полу.

«Прекрасно», — прошептал он и почувствовал возрастающее возбуждение.

Девушка сидела в кресле перед низким столиком, закрывающим ноги и нижнюю часть туловища. Рядом с креслом стоял рюкзак, сверху лежала небрежно брошенная пестрая ветровка. Друг Люкка тоже находился в комнате, стоя перед шкафом, он наполнил стакан и поднес его девушке. Когда она подняла голову, собираясь выпить, то улыбнулась в направлении окна немного грустной и растерянной улыбкой, как будто предназначавшейся конкретно Бену.