– А кто это такие, декабристы? – с громким любопытством спросил двадцатитрехлетний ди-джей.

Раздались приглушенные смешки.

Певица нахмурилась и старательно продолжила монолог.

– Но своему сыну княгиня права на любовь не дала. Наталья Долгорукова не разрешила ему взять в жены бедную незнатную девушку, хоть он полюбил ее всей душей. Она утверждала, что сын ее мучим вовсе не любовью, а бесом… И от несчастной любви Дмитрий Долгоруков ушел в монастырь – в нашу Лавру. Сошел с ума и умер совсем молодым, – завершила она с трагическим видом, указывая на своего двойника на портрете известного живописца монаха – мастера Самуила.

А Катерина Михайловна напряглась – этот самый портрет молодого монаха она уже видела сегодня в Успенской церкви, успела побывать и на его могиле. Она недовольно зыркнула на соседнюю стену, с которой на старшую из Киевиц взирал портрет – митрополит Петр Могила, «воеводич земли молдовской», со смуглым и узким, воистину дракульским лицом, с широким плащом до пола. («И этот тоже здесь… На манеже все те же!)

Снова Черный Монах – князь Дмитрий Долгоруков.

Не бывает в жизни Киевиц таких совпадений!

Наверное, одержимым бесами сына считала не одна мать-княгиня, иначе зачем понадобилось перечислять все его предсмертные причащения даже на гробовой доске?

И даже кто-то из гостей маскарада, разодетых в черную рясу монаха Долгорукова, может быть самим Долгоруковым. И смешливый ди-джей, и еще с полдюжины «долгоруковых», шныряющих по залу в ожидании очереди. И даже велеречивая певунья может быть им.

Красавец-монах, умерший от несчастной любви, и певица впрямь чем-то неуловимо походили друг на друга. Это, собственно, и породило следующий неожиданный и неприятный эпизод.

– А когда вы выбрали себе эту картину, вас не смутило, что он мертв? – спросил журналист одного из центральных каналов.

– Не понимаю вас, – сказала певица.

– Это эпитафальный портрет. Портрет мертвеца… Его написали, когда Дмитрий Долгоруков был уже мертвым. Написали с покойника.

Певица резко посмотрела на картину молодого монаха и, кажется, лишь сейчас приметила странность – глаза прекрасного черноволосого юноши на портрете были закрыты, точно он уже почивал в домовине.

– Я – мертвая? – певица резко развернулась к своему продюсеру в костюме раба. – Как ты мог предложить мне роль мертвой? С ума сошел?!!.. Я же теперь могу умереть!.. Ты об этом подумал? А если я вдруг беременная… что тогда? Чего ты молчишь?

Продюсер поднял руки, то ли безуспешно пытаясь остановить этот взрыв, то ли заранее сдаваясь в плен своей рабовладелице.

На мгновение в красно-багряном зале стало так тихо, что все услышали, как на втором этаже депутатша ругается с оркестром, осмелившимся сыграть польский романс «Последнее воскресенье», который она приняла за русский – «Утомленное солнце».

А Маша Ковалева, стоявшая в толпе вместе с другими, почувствовала, что болезнь возвращается. Моровица вновь начала штурм, приставила лестницу к крепостным стенам ее тела, бросила в атаку сотни солдат с острыми мечами и пиками, луками, стрелами. Киевица ощутила одновременно сотню уколов…

Сотни и сотни людей по всему Киеву уже были больны, их губы пересохли, тела охватывал жар.

Почему она оставила их «Йорика» дома? Кем бы он ни был, он один мог отогнать ее болезнь. Но, увы, не мог полностью исцелить ее и весь Город.

– Вы ждете второго ребенка? – бросились к певице сразу две телекамеры.

– А кто его отец?

– Он уже знает об этом?…

– Без комментариев! – Попросту проигнорировав информационную утечку, певица демонстративно швырнула на пол свое репринтное издание и гордо пошла прочь, чеканя шаг, прямо на ходу стаскивая с себя черную рясу. Одна из камер засеменила за ней в ожидании финала стриптиза, и в расступившейся перед «звездою» толпе Маша увидела Киевского Демона в костюме Богдана Хмельницкого.

А стоявший рядом (претендент № 2) – монах-ди-джей внезапно завыл страшным голосом:

– Я – привидение Черного Монаха с картины. Я – мертвец! Я – вампир, который живет двести лет. Моя душа скрыта в этом портрете… Двести лет, подобно Дракуле, я пытаюсь найти свою возлюбленную, деву, с которой меня разлучили… и если я не отыщу ее здесь… вам не поздоровится… всем! Вместо любви я нашлю на вас черную смерть… черную тучу ворон и летучих мышей!

Он извивался и корчил ужасающие гримасы к полному восторгу толпы.

– Кто тут моя возлюбленная?!!! Может это ты? Или вы? – побежал он по кругу, вглядываясь в смеющиеся лица. – Нет, нет… вот она – Катерина Дображанская! – крикнул он. И наткнулся на Катин презрительный взгляд.

Но не растерялся.

– Ужас… ужас… горе мне! Моя возлюбленная отвергла меня. Убейте меня, отрежьте мне голову…

Но его кричащий и полный киноштампов вампирский монолог уже не мог произвести впечатления на Машу.

Брошенное убежавшей певицей репринтное издание упало прямо у ног Ковалевой, оказавшись на поверку «Своеручными записками Натальи Долгоруковой». И сейчас прямо с его страниц на Киевицу с укором смотрела гравюра с образом святой Варвары.

А на полях красовались яркие красночернильные заметки певицы:

– Ты действительно думал, что я упырь? – Федор засмеялся, это предположение явно польстило ему.

– Как иначе объяснить все, что с тобой происходит? Все изменения.

– Может, князь Дмитрий Долгоруков и впрямь стал упырем, и от его проклятия случилась чума… А может, был лишь несчастным человеком, которого лишили любви и молодым упекли в монастырь. Как и меня. Куда еще девать всех неугодных отроков и отроковиц? Бог дал – Бог взял. Только я себя взять не дам… Адью и прощай – закончилось мое житие монастырское! – только тут Алеша приметил, что в руке у приятеля узел из простыни, набитый нехитрыми пожитками.

Выходило, «упырь» не пытается войти в монастырь, а уходит отсюда. Навсегда.

– И раз уже тебе любопытно, ни дедом, ни прадедом князь Долгоруков мне не был.