не были известны. Запрошенная за письма сумма была уже неважно какая, но немаленькая, так как у этого собирателя продажные цены имели такое число нулей, как будто он их из баранок складывает… Но мы ударили по рукам и приехали, собственно, обменять на письма взятые ради этого случая в долг деньги.

И вот, слоняясь в ожидании обеденного часа, в который он всегда стоял в арке на Литейном, назначая встречи в таком неуютном месте в силу перерыва в работе букинистических магазинов, мы зашли в бывший магазин Клочкова (ныне уже давно не существующий), где грелся другой книжник, которого по аналогии с первым мы называли Очкарь-высокий. И он предложил нам примерно за половину той суммы, которую мы имели на письма Грибоедова, «Сочинения Николая Струйского, часть первая», изданные И. К. Шнором в Петербурге, 1790 года.

Вот тут-то мы оказались в незавидном положении: денег у нас только на Грибоедова, а при сравнении с томом Струйского – крайне редким, как и все издания этого необычного автора, автограф Грибоедова всяко сильно выигрывал… Как мы только себя в тот момент ни успокаивали: и что это только первая часть (хотя более и не вышло), и что экземпляр не в сафьяне, а в обычном кожаном переплете, и что без автографа, тогда как книги Струйского нередко украшены дарственной надписью автора…

Словом, пощелкали мы зубами и отправились далее для завершения того предприятия, ради которого приехали. Дождавшись владельца писем Грибоедова, мы прослушали его обычный сбивчивый рассказ. Протирая очки, он пытался объяснить, что передумал, или не передумал, но решил подождать, или не подождать, а малость повременить, не навсегда, но покамест, потому что он не знает, может ему они самому нужны, ну и так далее и так далее… Впрочем, это был именно тот унаследованный им от книжного Ленинграда стиль, которым в 1990‐х годах отличались буквально все петербургские книжники, может быть, кроме А. Неусыпина, понимавшего, что такое дать слово, а еще более – что значило это слово сдержать. Струйский же, понятное дело, был продан в тот же день, и мы его также упустили.

Таким образом, в тот знаменательный приезд мы не только умудрились одновременно не купить два неизданных письма Грибоедова (по врожденной несговорчивости владельца, которая нам еще не раз потом являлась все в том же образе), ни редчайшего Струйского (уже в силу обстоятельств, хотя и собственной глупости – тоже). При этом, не будь повода для поездки, мы о продаже Струйского не узнали бы вовсе, а так – получили большой жизненный опыт. Знай мы тогда получше владельца писем Грибоедова – нужно было бы купить Струйского; но, с другой стороны, если бы мы и правда знали тогда повадки владельца писем, не поехали бы в Петербург.

То есть в действительности предложений купить что-либо из ряда вон выходящее – во сто крат больше, чем реальной возможности это сделать. Но даже если такая возможность вдруг появляется, то или продавец неожиданно отказывается от сделки, или же встает главная трудность антиквара и букиниста – отсутствие необходимой наличности. В этой ситуации собственно конечный покупатель (коллекционер, денежный мешок или кто-то иной) всегда в выигрышном положении, ведь кабы антиквар-букинист имел достаточно средств, он бы никогда не продал значительную часть из того, с чем ему приходится расставаться. Дилер же в этом случае еще удачливее – холодный рассудок помогает ему зарабатывать больше и не иметь никаких мук при расставании с книгами или рукописями.

Жена коллекционера

Нет более печального зрелища во всем мире коллекционирования, нежели супруга коллекционера. Вся ее жизнь кажется растянувшимся на долгие десятилетия апофеозом лишений и нужды. Она всегда получает лишь жалкие крохи: денег от мужа она не видит никогда, тогда как борется за каждую копейку собственных кровно заработанных средств, дабы любимый муж не купил на них очередную прекрасную книгу, на которую как раз в день зарплаты жены у него не хватает «каких-нибудь» нескольких десятков рублей.

Особенно отличался быт жен коллекционеров послевоенной эпохи: их мужья хаживали по три десятка лет в одном и том же подобии зимнего пальто только по собственной воле (нынешние так уже не могут, потому что очень толстеют с годами), жены же годами не имели даже второго платья только по фанатичной жадности их мужей. Стирая одно-единственное платье вечером, они просыпались ночью от страшной мысли, что оно не успеет высохнуть. Думаете, это сказки? Нет, именно так (а подчас в еще более худших условиях) жили спутницы жизни многих известнейших московских и ленинградских библиофилов середины XX века…

Конечно, женами двигала прежде всего любовь, но не к книге, а к мужьям, потому что самое большее, что они могли принести на алтарь семейного счастья, – это отречение от себя во имя коллекции своего мужа. Жертвуя собой – жертвуют и детьми, которые зачастую растут в обстановке настоящей бедности. Коллекционер советского времени почти никогда не заводил машину (5–7 тысяч рублей можно потратить с успехом и на книжечки), не покупал своей дачи (которая бы кушала семейный бюджет наравне с коллекцией, да к тому же еще и лишала коллекцию необходимого недреманного присмотра), ну и, уж конечно, коллекционер никогда не ездил с семьей на море, а отправлял жену и детей в пригородный пансионат… Словом, ничего того, что могли себе позволить семьи даже весьма скромного достатка, у семьи коллекционера не бывало. Единственное, на что коллекционеры могли пойти и ради чего даже порой они готовы были что-то продать, – была покупка дополнительной жилплощади, но, конечно, не ради жены или детей, а ради прекрасных книжечек, чтобы прирасти комнатами и складировать их.

Именно поэтому, несмотря на зачастую горячую любовь жены к своему супругу-коллекционеру, при своем муже она лишь прислуга, нянька над детьми, которая даже не смеет рассчитывать на то, что когда-нибудь муж купит ей ювелирное украшение или шубу. И жизнь ее, как бы ни было сильно чувство взаимной любви, напоминает жизнь трудницы в монастыре.

Одно лишь счастье, что женщины не только много выносливее мужчин, но и живут значительно дольше. Жена коллекционера обычно начинает свою жизнь, лишь вступая в период вдовства: она, неминуемо начиная продавать кое-что (или все разом), как по мановению волшебной палочки оказывается совершенно другим человеком – хорошеет на глазах, становится приветливой и жизнерадостной… Прожив годы, полные лишений и невзгод, она, если посчастливится, получает на закате дней сатисфакцию за свою исковерканную жизнь.

А если ее не менее прекрасный любящий муж все-таки додумался до того, что завещал