выдать себя, как он тут же взмахнёт своим мачете и ведь, действительно, не промахнётся.

Никакой гусак не мог встать на защиту гнезда. Это не лиса и даже не волк, взмахом крыла не отобьёшься. И гусаки просто убегали подальше, надеясь, что враг последует за ним. Шустрому, конечно же, знакомы эти уловки. Он радостно вскрикивал, зная, что гнездо где-то рядом. В такие моменты я плотнее прижимался к земле и замирал, потому что Шустрый как угорелый начинал метаться во все стороны, чуя добычу. Таким образом мы дошли до края моего озера, где я проводил долгие дни реанимации после травмы.

– Глянь, Михалыч, – весело закричал Шустрый. – Этот какой-то очумевший. Не пускает.

– Уймись, – ответил басовитый. – Других гнёзд полно, оставь его.

Но Шустрый его слова проигнорировал и достал свой тесак.

– Не дури! Не надо нам этого! – закричал басовитый.

– Михалыч, да я только голову возьму. Ты гляди, какой чёрный клюв. На сувениры пойдёт.

Меня обожгло будто молнией. Это же Черноклюв! Он не станет убегать. Он будет биться. Но Черноклюв не знает людей, вряд ли он даже понимает, перед какой большой опасностью стоит. Силы не равны. Шустрый стоял возле кромки воды, пряча тесак за спиной, а Черноклюв, растопырив крылья, надвигался на него. Шустрый не торопился, предвкушая большую забаву, ждал.

План в моей голове созрел мгновенно. С третьего шага я взлетел за спиной Шустрого, описал полукруг, круто развернулся и быстрее стрелы помчался на Шустрого сбоку. В этот момент Черноклюв высоко подпрыгнул, намереваясь клюнуть своего соперника. Шустрый сделал шаг ему навстречу и взмахнул мачете. Я соколом подлетел к Шустрому и, будто молотом, ударил его сгибом крыла в висок. Но было уже поздно. Тесак рассёк тело Черноклюва до половины и увяз в нём. От моего удара голова Шустрого дёрнулась, и он рухнул в воду вместе с Черноклювом.

Меня тоже тряхнуло, но я смог удержаться в воздухе и тут же полетел на второй круг, готовый к новой атаке. Но Шустрый не подавал признаков жизни и медленно опускался под воду. Михалыч бежал к месту битвы, гремя басом и рассыпая проклятия. В один миг он выхватил исчезающее тело Шустрого из воды и вытащил на сухое место. Перевернул на живот и забросил себе на одно колено. Изо рта и носа Шустрого потекла вода, перемешанная с кровью. Михалыч стучал его по спине и периодически встряхивал. Через минуту Шустрый начал сильно кашлять, выплевывая остатки воды из своих лёгких. Я сел на воду, подплыл на расстояние метров в двадцать и стал спокойно наблюдать. Прятаться не было никакой необходимости.

Михалыч перевернул Шустрого на спину и положил на землю. Шустрый открыл глаза, но его тут же стошнило. Чтобы он не захлебнулся, Михалыч повернул его на бок. Когда Шустрый закончил рыгать, Михалыч зачерпнул воды и умыл ему лицо. Шустрый лежал некоторое время не двигаясь, но я видел, что дыхание его успокоилось, он жив, но находится в бессознательном состоянии. Михалыч тяжело вздохнул, посмотрел на меня пристальным взглядом. Потом встал и пошёл к своей лодке. Порылся в вещах, достал небольшую стеклянную бутылку и вернулся к Шустрому. Открыв бутылку, он плеснул немного себе на ладонь и утёр ему лицо, тщательно растирая под носом, переносицу и лоб. До меня долетел запах спирта. Шустрый вздрогнул и открыл глаза, непонимающе осматривая склонившееся над ним лицо Михалыча.

– Ну, как? – спросил басовитый. – Встать можешь?

Шустрый попытался поднять голову и простонал:

– Михалыч, ты?

– Я, – ответил басовитый.

– Мутит меня сильно… Ничего не вижу… Туман один… Что было-то? Голова раскалывается! Михалыч, не вижу ничего. Ночь что ли? Мы где, Михалыч?

Басовитый молча смотрел то на Шустрого, то на меня. На его густо заросшем лице невозможно было что-либо прочитать. Наконец, он ещё раз глубоко вздохнул и промолвил, глядя на своего приятеля:

– Дурак, он и есть дурак.

– Кто дурак, Михалыч? Помоги мне, гляну я. Туман вот только пройдёт.

– Да лежи уже, – отмахнулся басовитый.

Михалыч встал. Сходил за своей лодкой. Переложил яйца из обеих лодок в одну корзину и плотно укрыл брезентом. Потом освободил полностью одну лодку, застелил дно сухой травой, легко подхватил Шустрого и осторожно переложил в лодку. Я подплыл ближе и явно рассмотрел гематому на виске Шустрого. Шустрый опять впал в беспамятство и лишь иногда вздрагивал и постанывал, если Михалыч нечаянно задевал травму. Затем он привязал лодку с корзинами к лодке с Шустрым, вытащил у того из брюк ремень и сделал что-то вроде петли. Достал бутылку со спиртом, немного подумал и убрал её обратно в мешок. Присел на нос лодки, скрестил пальцы, положив локти себе на колени, и внимательно смотрел на меня. Я в этот момент уже вышел на берег и чистил перья. Конечно же, я был наготове, если вдруг он вздумает что-нибудь швырнуть. Но басовитый не проявлял никакой злобы, напротив, его глаза даже излучали что-то вроде доброты, если так можно назвать. В них угадывался огонёк интереса. Потом он повернулся к Шустрому: тот по-прежнему лежал без движения. Михалыч вздохнул, лицо его выразило недовольство. Он поднял сжатый кулак и замахнулся, будто собираясь ударить Шустрого, шумно и злобно вдохнул воздух и произнёс:

– Эх! Как дал бы!

Затем еще раз глубоко вздохнул уже более спокойно, поднялся во весь свой могучий рост, впрягся в петлю, как это делали бурлаки, и потащил обе лодки в обратном направлении. К тому моменту, когда он удалился достаточно далеко, я уже закончил с чисткой. Взлетел, догнал его и присел неподалёку. Басовитый остановился, опять присел на лодку, отдыхая. Потом крикнул мне:

– Иди домой. Яиц больше не трону.

Я ему поверил и полетел назад. Мне показалось, что Михалыч проводил меня удивленными глазами.

Я вернулся на место короткой схватки с Шустрым. Грустная картина предстала передо мной. Тело Черноклюва, разрубленное точным ударом, лежало на поверхности воды. Мачете по-прежнему торчало в нём. Голова Черноклюва была скрыта водой, крылья небрежно разбросаны в стороны. Удручающая картина. Я вышел на берег и тут же заметил Афродиту. Она одиноко стояла на берегу и печально смотрела в сторону. Заметив меня, Афродита на миг очнулась, но тут же потухла. От её взгляда не осталось и толики прежнего лукавства, ничего живого в нём не угадывалось.

Я чувствовал себя глубоко виноватым во всём, что произошло. Черноклюв погиб, потому что его бойцовский гордый характер не позволил уйти от опасности и смело ринуться в бой с неравным противником. Но, если бы я не привел этого самого противника в