– Хорошо бы спокойно посидеть и трубочку выкурить, – сказал я не раздумывая. – Особенной усталости, пожалуй что, и не чувствую.

– Ну, значит, я тебе отвожу час, как и Алатиэль. То есть вот так…

Он вынул часы и указательным пальцем с самоубийственным перстнем показал два деления – словно малому ребенку, не умеющему определять время по часам. Обижаться не следовало: я и в самом деле не разбирался в здешних циферблатах, к тому же стрелки показывали, говоря по-нашему, без двадцати сколько-то там…

Он открыл обе невысоких двери в дальнем углу комнаты, показал, что за ними, и кратко объяснил, как этим пользоваться. И ушел. Оставшись в одиночестве, я сел к столу, набил трубочку и стал разглядывать комнату – в таком номере люкс мне еще не приходилось останавливаться. Надо признать, здешние феодалы, не подозревавшие еще, что они обречены историей как класс, обитали в самом пошлом комфорте…

Комната со сводчатым потолком была метров пяти в ширину и еще больше в длину. Идеально чистый паркет, тяжелая резная мебель – широкая кровать, стол и кресла, шкаф. Апартаменты – хоть пляши. При взгляде на кровать, даже по виду мягкую и удобную, у меня как-то сама собой родилась идея нехитрого эксперимента касательно обосновавшейся в соседнем номере юной подпольщицы. По размышлении идея показалась вполне толковой и достойной претворения в жизнь. Конечно, Алатиэль может на меня смертельно разобидеться, но наверняка будет меня высокомерно игнорировать, и только. Переживу, мне с ней не детей крестить…

Докурив трубку, выбил пепел в массивную пепельницу из какого-то сиреневого полупрозрачного камня – о ее назначении я сразу догадался и без объяснений Грайта, такой уж у нее был вид, насквозь привычный.

Проинспектировал по очереди обе комнатки за невысокими дверями. Здесь тоже оказалось все знакомо – разве что непривычного вида и с кое-какими отличиями, без разъяснений и в самом деле оказавшимися бы насквозь непонятными.

Уборная не представляла ни малейшей загадки, разве что унитаз смотрелся диковинно: каменная чаша в деревянном коробе из лакированных досок, причем сбоку торчит внушительный затейливый бронзовый рычаг. Аккуратная стопка бумажных квадратиков на вычурной полочке вопросов не вызывала. Закончив свои дела, я нажал на рычаг, вода с шумом устремилась в чашу, и слышно было, как она наполняет невидимый в коробе бачок. Ничего не скажешь, культурно…

Ванна на разлапистых подставках в форме звериных лап тоже выглядела привычно, разве что размерами раза в два больше тех, к которым я привык. Здоровенный бронзовый кран с рычагом наверху – тоже не ребус, я в два счета наполнил ванну, повернул рычаг в прежнее положение, и вода, бившая толстой струей, перестала течь.

А вот дальше начиналась экзотика другого мира – из которого убраться бы побыстрее, чтобы пятки сверкали… К внутренней стороне ванны был прикреплен стержень из светлого металла – он до половины ушел сейчас под воду, а на его верхнем конце темнели три кольца, тоже металлические. Как показывал Грайт, я взял двумя пальцами нижнее и опустил его почти до уровня воды. Оно поддалось легко, будто намыленное.

Как учил Грайт, отсчитал три здешних минуты, попробовал воду указательным пальцем: не кипяток, а приятно теплая, идеально подходившая для купания. Перевел кольцо назад, к верхушке стержня. Теперь стало ясно, как Оксана ухитрилась так быстро согреть воду в баньке, – конечно же, такой же палочкой. А та, что я видел у нее на подоконнике, была здешней расческой. То и другое исправно работало и в нашем мире.

Взял на полочке мыло – такое же, как у Оксаны, только не сиреневое, а розовое, почти такую же, как дома, мочалку – и быстренько вымылся с ног до головы, ради экономии времени не позволив себе понежиться в теплой воде.

Вернулся в комнату в одном белье, причесался перед зеркалом здешней расческой – неуклюже с непривычки, но качественно. Достал из футляра здешнюю одежную щетку, взялся за штаны и кафтан, помня, как это делал Лаг. Получалось неплохо: вскоре одежда казалась только что выстиранной и отглаженной, а сапоги сверкали. Неплохо было бы прихватить эти штуки в наш мир, но нельзя – до первого обыска, а уж потом начнется мотание нервов на плетень…

Успел выкурить еще трубочку, прежде чем раздался условный стук в дверь – тук-тук, тук-тук-тук, тук. Посмотрел на часы: отлично уложился в отведенный командиром срок.

Отодвинул могучий кованый засов, хорошо смазанный и потому бесшумный (там была еще дверная цепочка, точнее, цепура, способная удержать волкодава или нашего черного терьера Мотю, но я ее накидывать не стал – если дверь начнут выносить здешние полицаи, она все равно никого не задержит, а вот засов даст время провести кое-какие манипуляции с закамуфлированной под камень в перстне отравой. Никак не годится попадать в здешнее гестапо живым)…

Грайт пытливо глянул на меня, усмехнулся:

– Ну вот, теперь хоть на королевский бал: чист, свеж, бравый… Пойдем ужинать.

– А Алатиэль? – спросил я, запирая дверь.

– Придет позже. – Грайт усмехнулся улыбкой «номер два», что была чуть пошире «номера первого». – Женщины вечно копаются дольше нас, это, я уже убедился, в обоих мирах одинаково… Одно платье она с собой все же прихватила, когда узнала про постоялый двор и город. Ничего, эти безобидные капризы не вредят делу. Надежная девушка.

Интересно, что бы он сказал, узнай о моем эксперименте, которым я как раз и собирался проверить границы этой надежности? Невозможно предсказать, осудил бы или, наоборот, одобрил, от него всего можно ожидать…

Мы спустились по лестнице в конце коридора и оказались перед широким аркообразным проемом без двери. Оттуда аппетитно пахло жареным мясом и еще чем-то вкусным, слышались разговоры, смех и музыка, непривычная, но мелодичная. И еще какой-то непонятный стук, словно кто-то старательно забивал гвозди, – звук вроде бы неуместный для ресторана, тем более дворянского.

Действительно, в огромном сводчатом зале столов на тридцать, из которых занято не более половины, сидели одни дворяне – одежда одного фасона, головы непокрыты. Грайт уверенно направился к ближайшему пустому столу, и я последовал за ним. Едва мы успели сесть, словно из-под земли вынырнул разбитной субъект в белой блузе и белом берете, живо раскланялся:

– Благородные господа…

С полдюжины таких же сновали по залу, кто с полными подносами, кто уносил пустые тарелки с остатками кушаний. У Грайта с официантом завязался непонятный мне разговор: потоком хлынули местные словечки, которые вигень не переводил, и я просто-напросто не понимал, что именно сегодня свежайшее, что именно нужно прожарить как следует. Тем более что официант улетучился, но ему на смену возник тип постарше, отличавшийся разве что алой каймой на берете, и завязался вовсе уж непонятный разговор, сплошь из непонятных слов…

От нечего делать я стал разглядывать зал. Не вертел головой, словно впервые в жизни оказавшийся в Москве сельчанин, но все же откровенно смотрел по сторонам – вполне уместное поведение для провинциального дворянина из глухомани, героя театральных комедий и анекдотов…