Танец кончился, и они вернулись к столу. Алатиэль прямо-таки сияла, как новенький полтинник. Все на столе было съедено и почти все выпито. Ужинавшие один за другим уходили, остались только мы и компания гуляк, судя по их виду, твердо решивших не останавливаться, – ну, тут вряд ли знают такие вещи, как закрытие ресторана в определенное время. Да еще бялки болтали и пересмеивались на своей скамейке в прежнем полном составе – явно здешний кодекс законов о труде обязывал их торчать в зале до ухода последнего посетителя…

– Ну что, заказать что-нибудь еще? – спросил Грайт, глядя только на меня.

Я мотнул головой, так же поступила и Алатиэль.

– Вот и прекрасно, – усмехнулся Грайт. – Не будем мешать людям развлекаться, они и так нетерпеливо ерзают…

– А чем мы им мешаем? – искренне не понял я.

– Ну как же, – с усмешкой сказал Грайт. – Видно ведь, что они давно горят желанием заказать бялкам фотичелу. Это такой танец с раздеванием. Только по этикету этого нельзя, пока в зале присутствует приличная женщина. Приходится терпеливо ждать, пока она уйдет. Чую, эта теплая компания намерена веселиться всю ночь… Мы с Алатиэль уходим… а ты можешь остаться, этикет это допускает. Только обязательно потом брось бялкам золотой, у тебя есть несколько в кошельке…

Он вновь говорил ничуть не насмешливо – деловито, даже заботливо. Я не раздумывая ответил:

– Нет, спасибо, обойдусь…

– Тебе неинтересно? – поднял бровь Грайт. – Странно. У вас, я знаю, этого нет, но те, кто побывал в других ваших странах, рассказывали: там есть заведения, где девушки танцуют фотичелу. Причем представления гораздо красочнее, чем пляски бялок.

Ну конечно, его сподвижники побывали где-то, где и до сих пор буржуазия разлагается, не подозревая о своей исторической обреченности… Грайт спокойно продолжал:

– Особенно в этом отношении им понравился город, где едят лягушек и посередине торчит диковинная башня, словно бы и не имеющая практической пользы. Ты знаешь, что это за город?

– Знаю, – сказал я.

Речь, конечно же, шла о Париже.

– Ты там бывал?

– Пока нет, – сказал я. – Но надеюсь однажды побывать…

Не стал добавлять: «И непременно на танке», хотя именно это и думал. Должен же кто-то освободить Европу от гитлеровцев, и кому это сделать, как не нам? Как показала прошлогодняя кампания, на англичан надежды нет, Америка держит нейтралитет…

– Значит, смотреть фотичелу не хочешь… А как насчет вина в комнату на сон грядущий?

– Вот это другое дело, не откажусь, – сказал я. – Желательно бы вот этого, черного. Только не такой большой графин.

– Ничего сложного, – усмехнулся Грайт. – Для таких случаев как раз и предусмотрен «вечерний графин»…

Он поднял указательный палец и сказал что-то моментально подскочившему официанту, бросив ему монету. Вновь повернулся ко мне:

– Наставления по утреннему поведению будут краткими (он и в самом деле уложился в полдюжины фраз). Никаких неясностей?

– Никаких, – кивнул я.

– Отлично. Теперь будь рыцарем и проводи Алатиэль до ее комнаты, раз уж вам по дороге. Я немного задержусь…

Он направился к бялкам и стал с видом исследователя вдумчиво разглядывать цветничок. Алатиэль, шагавшая к выходу рядом со мной, на это совершенно не отреагировала: то ли между ними и в самом деле ничего нет, то ли в таких случаях, когда дворянин изволит развлекаться с простолюдинкой, благородным дворянкам ревновать не принято. Но для чего-то же он взял с собой девчонку, а не какого-нибудь лихого рубаку?

У выхода застыли навытяжку два официанта с подносами – вино и тарелки с чем-то вроде печенья, разве что один графин большой, под стать тем, что остались на столе, и при нем два стакана, а второй вместимостью не более литра, и стакан один-одинешенек. Действительно, «вечерний графин», обслуживание на высоте…

Краешком глаза я видел, что Грайт наконец показал пальцем на свою мимолетную избранницу, и она вскочила, пошла рядом с ним, сверкая безжизненной профессиональной улыбкой.

Мы с Алатиэль поднялись по лестнице в свой коридор, сопровождаемые бесшумно ступавшим официантом. Там Алатиэль пожелала мне спокойной ночи и скрылась в своей комнате, проигнорировав подошедшего в компании что-то весело щебетавшей бялки Грайта (но не похоже, чтобы его игнорировала свысока, ревниво, скорее уж отнеслась как к делу насквозь житейскому). Любопытно, как бы к этому отнеслась неведомая мне, но прочно очарованная Грайтом красавица Дамил Данель? Возможно, пожала бы плечами и заявила, что это совсем другое дело, – махровый феодализм на дворе. И я, что забавно, без особого внутреннего сопротивления стал уже частичкой этого феодализма…

Официант впереди меня проскользнул в комнату, поставил поднос на стол. Не получив на этот счет никаких инструкций, я бросил ему медную монетку – и по мелькнувшему в глазах удивлению понял, что, как и в случае с ключарем, можно было обойтись без лишней щедрости. Ничего, деревенский пентюх в очередной раз сыграл… ну как его там. Не вызовет подозрений, одну только скрытую насмешку…

Комнату ярко освещало полушарие молочно-белого стекла, внутри которого что-то временами мерцало и переливалось словно бы струйками бездымного огня. Под ним на высоте глаз располагалась бронзовая дощечка с тремя прорезями и фигурными набалдашниками в них. Все три стояли наверху. Эксперимента ради, надеясь, что ничего не взорвется и не перегорит, я отвел один до самого низа – он поддался легко. Свет моментально легонько пригас. Ага, вот оно в чем дело. Впереди – гораздо более сложный эксперимент на живом человеке. Чуточку с души воротит, но надо…

Сел к столу, закурил трубочку и, пуская дым, не спеша выпил до дна полный стакан великолепного черного вина. Пьян был довольно умеренно – отличное вино и богатая закуска, так что держал себя в руках.

Почувствовав с неудовольствием, что нарочно оттягиваю решающий шаг, раздумываю, не налить ли еще стакан, решительно встал и вышел в коридор. Запер свою комнату и условным стуком постучал в дверь соседней. Что хорошо, наверняка не застану там Грайта, и ждать его неожиданного визита, безусловно, не следует…

Алатиэль открыла почти сразу же, не снимая цепочки, уставилась с тревогой:

– Что-то случилось?

– Ничего, – сказал я. – Просто есть серьезный и неотложный разговор.

Она, не колеблясь, сняла цепочку и отступила, а когда я вошел, задвинула засов, смотрела на меня безо всякой тревоги, с извечным женским любопытством. На ней была рубашка из белой материи с золотистой вышивкой, достаточно плотной, чтобы сойти и за домашний халат, – возможно, именно поэтому она держалась без малейшего стеснения.

– В чем дело? – спросила она опять-таки без малейшей тревоги.

Я решил не затягивать игру, и без того ощущал изрядную неловкость и даже стыд.

– В том, Алатиэль, что ты ужасно очаровательна, – сказал я тоном записного повесы. – Особенно сейчас…