Краешком глаза Даша заметила, что обеденная зала пустеет.Последними вышли Долгорукие, которые долго топтались у двери, так и этакпытаясь обратить на себя внимание императора, однако тот повернулся к нимспиной столь выразительно, что не понять его настроения мог только полный дурак.Даша перехватила недобрый взгляд Екатерины и мельком подумала, что теперь ейеще труднее придется уживаться с новой родней.

А может быть, если она сейчас умудрится разгневать государя,и уживаться больше не придется? Выгонит император ее из Москвы, вышлет в родноеимение, как недавно выслал своего строптивого родственника и президентакамер-коллегии Александра Львовича Нарышкина, как еще прежде выслал знаменитогоАбрама Ганнибала, Аграфену Волконскую и разных иных-прочих. Вот хорошо-то былобы! Уехать домой…

Ой, нет! Уехать – и лишиться всякой надежды на встречу сАлексом?!

Но что же делать? Ведь сейчас, кажется…

Холодные пальцы Петра переползли с кружева на Дашинозапястье, стиснули его так, что девушка невольно поморщилась. Оглянуласьзатравленно, ища, куда бы спастись, и с ужасом обнаружила, что в обеденной залеони остались одни, нет даже лакеев, которым следовало бы убирать со стола.

– Что же вы молчите? – Голос Петра стал тонким,злым. – Вы, быть может, все это игрушками считаете, а ведь я не шутя вас…я…

У него перехватило горло.

Даша молчала, пыталась высвободить руку; Петр не отпускал.Не осознавая своей силы, впился пальцами в мягкую кожу, чувствуя сейчас уже неробкую нежность к этой пленительной девушке, а обиду и стремление непременно,любой ценой подчинить ее своей воле. Более всего на свете мальчик-императорхотел, чтобы все вокруг него признавали его уже взрослым: ему ничто не претилотак, как отношение к нему будто к ребенку. Убеждение, что Даша сторонится еголишь из-за лет, разделяющих их, было невыносимо, как раскаленная игла,вонзившаяся в мозг.

Жажда во что бы то ни стало восторжествовать над строптивойдевушкой, поступить по своей воле, не считаясь более ни с чем (это удивительнороднило Петра с дедом, несмотря на всю ненависть младшего к старшему), лишилоего рассудка.

Он метнулся к краю стола, таща за собой Дашу, однимдвижением левой руки смел посуду, тарелки, салфетки, а потом подхватил девушкуза талию и резко швырнул ее на столешницу – так, что она невольно завалилась наспину. Вцепился в пышные бледно-зеленые юбки, задирая их, путаясь в кружевенижних юбок, комкая сорочку, протискиваясь меж судорожно стиснутых колен.

На грохот и звон в дверь кто-то заглянул, но тут жеотпрянул, донельзя ошарашенный увиденным. Сунулись было лакеи – подобратьпосуду, однако благоразумно исчезли вновь.

Несколько мгновений ошеломленная Даша только и могла, чтосжиматься в комок, но вот на смену страху и изумлению пришла ярость. Снеожиданной силой она распрямила поджатые колени и ударила Петра в грудь так,что он отшатнулся – и плюхнулся на пол, не удержавшись на ногах.

Соскочила со стола, обрушив вниз ворох задранных юбок, ипринялась с лихорадочной поспешностью одной рукой обметать с них налипшиекрошки, а другой поправлять растрепавшуюся прическу. Горничной ЕкатериныДолгорукой, прислуживавшей теперь обеим девушкам, стоило немалого труда завитьи уложить локонами довольно коротко остриженные волосы Даши, да еще вплести вних модное украшение из лент, называемое фонтаж, и теперь Даша торопливоощупала голову, как будто и в самом деле ее заботила лишь сохранность прическии опрятность платья. На самом деле она не знала, куда себя девать от смущения излости, готова была убить этого мальчишку, и в то же время плакать хотелось отжалости к нему, такое было растерянное, обиженное, горестное выражение в егоглазах, так медленно, неуклюже поднимался он с пола.

– Ради самого Господа Бога, ваше величество, –проговорила она с запинкою, – как можно?!

– Почему нет? – резко спросил император, тожепринимаясь ощупывать свой покосившийся парик и оправлять камзол, лишившийсянескольких пуговиц. – Я тоже ведь не в поле обсевок! Я царь! Понимаете,сударыня? Да любая другая…

– Вот и найдите другую! – вскрикнула Даша почти сотчаянием, оставляя, наконец, заботу о своем туалете и стискивая на грудируки. – Другую, не связанную…

– Не связанную чем? – насторожился Петр. – Вычто, с другим сговорены?

«Да нет, с чего вы взяли?» – чуть не воскликнула онавозмущенно, потому что имела в виду только тайную любовь, привязывавшую ее кАлексу, однако тотчас оценила нечаянную подсказку:

– Да, сговорена! Да, с другим!

– Что, какая-нибудь деревенщина вроде вас же? – неудержался он от ревнивого оскорбления. – Или при дворе женишкаприсмотрели?

Даша растерянно смотрела на него, пораженная этой внезапновспыхнувшей злостью, и молчала.

– Что же не отвечаете? – Голос Петрасрывался. – Или стыдно признаться? Или… – Он вдруг поперхнулся – ипродолжал уже другим голосом, низким, яростным: – А ведь я знаю вашегоизбранника! Не тот ли испанец, а может, поляк, ну, курьер, попутчик? Не с нимли вы успели помолвиться? А то и чего доброго… чего доброго…

Он покраснел, меряя ее таким взглядом, что Даша тоже всязалилась краской.

– Ничего меж нами не произошло такого, чего я могла быстыдиться, однако мы и впрямь дали друг другу слово верности, – сказалаона как могла твердо, вонзая ногти в ладони, чтобы не трястись, как осиновыйлист.

Петр развернулся на каблуках – Даша решила было, что онсейчас убежит из столовой, и втихомолку перевела дух, однако молодой императорразмеренно, чеканя шаг, дошел до противоположного конца стола и, дернув за крайскатерти, обрушил на пол еще десяток кувертов и блюд с недоеденными яствами.

На сей раз дверь даже не шелохнулась.

– Надо полагать, вскоре герцог де Лириа попросит у меняруки моей… – Император запнулся на этом слове, но продолжил сдавленнымголосом: – Попросит руки моей придворной дамы для своего нового секретаря?

Даша вскинула на него тревожный взгляд, ожидая продолжения,однако Петр Алексеевич только хмыкнул – и, громко, неуклюже, по-детски топая,выскочил вон, шарахнув изо всех сил дверью.

Тотчас в комнату потянулись заждавшиеся лакеи, началиубирать посуду, которой больше пребывало теперь на полу, чем на столе. Даша тои дело ловила на себе их мгновенные, острые, любопытствующие взгляды, однаковсе стояла и стояла, безвольно свесив руки и совершенно не зная, что делатьтеперь, как быть со своей ложью, которая в первое мгновение показалась стольудачной, а теперь… что с ней делать теперь?