– Что-то случилось, Дарья Васильевна? У вас беда?

Она помедлила мгновение, а потом, словно решившись, резкокивнула:

– Беда.

– Располагайте мной, моим временем, моей жизнью.

Серые глаза заблестели еще ярче:

– Вы… бесконечно добры. Однако мне нужно только вашеслово.

– Слово? – недоумевающе вскинул бровиАлекс. – Какое слово?

– Так сложилось, – нетвердо вымолвила Даша, –так уж вышло… – Осеклась, словно не решаясь продолжать.

– Говорите, прошу вас!

Она зажмурилась, совершенно так, как давеча зажмуривалсяАлекс, и выпалила:

– Так уж вышло, сударь, что мне пришлось сказатьимператору, будто мы с вами помолвлены. Коли вы настолько добры, что предложилимне располагать вами, не окажете ли честь подтвердить эту ложь, ежели еговеличество вдруг речь об сем заведет? Поверьте, это ложь во спасение, котораяесть благо. И упорствовать в сей лжи не придется вам долго: лишь неделю илидве. От души надеюсь: времени этого будет довольно, чтобы его величествоотвратился от своего… – Она открыла глаза, уставилась на Алекса и вновьначала запинаться: – Отвратился от своего… от прихоти своей и обратил бы свойблагосклонный взор на особу другую, более достойную его, чем я.

«Найдет ли? – со щемящей тоской, совершеннораздавленный этой безыскусной откровенностью, подумал Алекс. – Да ведь этоон тебя недостоин, а не ты его!»

И тут же тоска его схлынула, точно волна, гонимая ветром. Надуше полегчало так, что он едва удерживал желание рассмеяться, запеть, обнятьвсех и вся. Нет, не всех – только ее одну. Понятно, зачем пришлось солгатьимператору. Чтобы избавиться от его приставаний. Значит, Петр не нужен ей.Значит, все эти разговоры о новой фаворитке – не что иное, как ложь! И какие бызамыслы ни лелеял на сей счет распутный мальчишка, Даша ни при каких условияхне желает сделаться этой самой фавориткой.

Господи, благодарю тебя!

Он только и мог, что смотреть в ее встревоженные глазасияющими от счастья глазами и медленно кивать, давая согласие на все, о чем онапопросила, о чем бы вздумала еще попросить, о чем просить даже не вздумалабы, – вообще на все на свете! Ни одной мысли не возникло в медленнокружащейся голове, кроме ощущения всеобъемлющего, потрясающего счастья. Дашаслабо улыбнулась в ответ:

– Так вы согласны?

– Могло ли быть иначе? Ведь я вам обязан жизнью. Даесли бы даже и не так, я бы все равно счел себя счастливейшим из смертных,когда бы мог оказать вам услугу.

– Вы… о Господи, я ни минуты, ни минуты не сомневаласьв вас! Спасибо, спасибо, Алекс.

Она с запинкой выговорила его имя – а потом замолчала, глядяна него такими же сияющими глазами, какими он смотрел на нее. Взоры ихвстретились и слились в некоем поцелуе – таком страстном, на какой никогда неотважились бы их губы, которые сохли от этого неисполнимого желания. Какие-тобессвязные мысли проносились в голове Алекса – что-то такое о бессмертной душе,которую не жаль продать за миг земного блаженства, о смертном грехе, в которыйне страшно впасть, даже если… ну да, снова образ нестрашной, даже какой-тожалкой геенны огненной промелькнул в его воображении и тотчас растворился всонме радужных, восторженных ощущений, которые пронизывали его.

И это делал только один взгляд на эту девушку! Что жепроизойдет, что же произойдет, о Господи всеблагий, если он когда-нибудьрешится поцеловать ее? Не иначе, земля и небо поменяются местами!

Ему уже было нестерпимо смотреть в ее глаза – такойнежностью они были исполнены, что сердце сжималось, теснилось, а порою начиналостучать так, словно готово было выскочить из груди. И что-то мелькнуло вдали –какая-то высокая фигура в белом парике. Фигура возникла на пороге опустевшейприемной и замерла, уставившись на пару, безмолвно взиравшую друг на друга…

Алекс даже не успел осознать, что нужно сделать, а тело ужедействовало. Он шагнул вперед, обнял Дашу, прижал к себе и припал к ее губам.

Мгновение изумленного оцепенения – потом ресницы ее поникли,а руки взлетели, легли на его плечи… осмелев, сцепились на шее, а губы покорноприоткрылись под его губами.

И он, и она – оба целовались впервые. Алекс – потому чтообеты, данные им, требовали сурового целомудрия, Даша – по младости лет, да и скем ей было проходить поцелуйную науку в замшелой воронихинской глуши? Сердцеее спало прежде, спали и желания… теперь все проснулось, все вздрогнуло, всевстрепенулось в ней. Да и наука оказалась не хитра, требовала больше чувства,чем навыка, ну а чувства сейчас переполняли ее – как бы не захлебнуться! Что жеговорить об Алексе?.. Весь мир замкнулся меж их сомкнутых губ – да, ни большени меньше, чем вся вселенная! Прежние беды и радости, горести и мгновения счастья,чудилось, вообще перестали существовать, исчезли, растворились в этихсамозабвенных движениях губ, впившихся друг в друга.

Те неведомые прежде, немыслимые ощущения, которые пробудил вних этот первый, невероятный, ослепительный поцелуй, требовали какого-товыхода. Уже было мало стоять просто так, сливаясь только губами. Уже пошлибродить по телу Даши нетерпеливые руки Алекса, а по его спине – дрожащие рукиДаши, уже грудь Даши расплющилась о мужскую грудь, а бедра их вжимались друг вдруга, словно хотели расплющить неведомое нечто, которое мешало им прижатьсятеснее, еще теснее, влиться друг в друга, стать единым существом. Уже стонырвались из их неразрывно сомкнутых ртов, уже зарождались в глубинахпомутившегося сознания слова извечного вопроса – и ответа на этот вопрос, словасогласия, полной взаимной покорности, слова, которые выразили бы их иссушающую,испепеляющую жажду взаимного нераздельного, вечного обладания. Пальцы Алексавдруг ожгло новым, неведомым прежде ощущением, новый аромат коснулся ноздрей, идо него дошло, что он касается обнажившейся груди Даши.

«Господи! – ударило мыслью словно кнутом. – Да чтоже я делаю? Я ведь раздеваю ее!»

С усилием оторвался от нацелованных, припухших губ, онкакой-то миг еще не в силах был разомкнуть объятия. Оба с трудом открыли глаза,уставились друг на друга – незряче, испуганно, – а руки, словно воришки,которые пытаются скрыть следы грабежа, шарили по телам, натягивая на Дашиныплечи шелк платья, спустившийся так низко, что обнажилась грудь, поправляя смятые,задранные юбки, приводя в порядок перепутанные волосы и пытаясь отыскатьнесчастный фонтаж, выпавший-таки из прически и теперь сиротливо, обиженновалявшийся на полу, одергивая камзол и кафтан Алекса, под который забрались,лаская, нежные руки…