— Может, ответный удар хочет нанести не леди, а джентльмен? Да, сценарий хороший, в нем есть все, что нужно тебе и зрителю. А есть ли в нем то, что нужно мне? Вот о чем я себя спрашиваю, и в пятьдесят такие вопросы задевают за живое, Георг.

— Будь у нас больше времени, я бы с удовольствием с тобой поспорил.

— Ладно, вернемся к делу. — Я показал на сценарий. — Тебя беспокоит сцена с побегом, так? Отсюда и намеки на овсянку с рыбными котлетами. Чем же она тебе не угодила?

— Я бы не смог ее снять при всем желании, — резко ответил он. — Когда я себя спрашиваю почему и прокручиваю в голове сценарий, я вижу, что эти сцены ты не до конца проработал.

— Ты про сцены в гостинице?

— Да, вот именно, все гостиничные сцены. Они очень важны, ведь мы впервые видим ее за пределами собственного дома. Все должно быть кристально ясно, а у тебя получилось размыто и туманно, Грегори. Видимо, ты и впрямь заскучал…

— Нет, не заскучал. Да, я говорил, что мне становится скучно, но на работе это никак не отражается. Я же не сказал, что мне скучно гнать халтуру.

У Адоная был странный, взрывной характер.

— Именно! — заорал он. — Тоска и халтура, вот как ты относишься к работе!

— Либо успокойся, либо уходи, Георг. Ты не на съемочной площадке, а я не мальчик на побегушках. Я продюсировал кино в Голливуде, когда ты еще орал на рабочих в мегафон. Брент предлагал мне продюсировать и эту картину, но я отказался, сославшись на усталость и желание сменить обстановку. Мне надоели ваши чертовы студии, но это не значит, что я стал халтурить. Брент предложил мне хорошие условия, к тому же я чувствую ответственность за Элизабет. Тебе не нравятся гостиничные сцены, а мне нравятся. Они получились ровно такими, какими я хотел.

— Тут сплошная муть! Ничего толком не проработано! — возразил он уже гораздо спокойнее.

— Так и задумывалось. Посуди сам: после ссоры она от него убегает, в ярости снимает номер в гостинице, и что же? Все кажется странным и неправильным. Даже люди вокруг странные, творят невесть что. Она ловит обрывки каких-то безумных разговоров… Все как во сне: зловеще, бредово. Она не знает, то ли сошла с ума, то ли это правда. И мы тоже не знаем…

— Мы должны знать, — перебил меня Адонай. — Мы снимаем кино, а не пишем мудреный рассказ. Зритель должен понимать все без исключения.

— Да Бога ради, позволь зрителю включить воображение хоть на десять минут! — воскликнул я.

— Нет у него воображения.

— Оттого что мы все разжевываем и раскладываем по полочкам, публика уже зевает в кино! Хорошо, пусть мы работаем для идиотов. Но ты допускаешь грубейшую ошибку, считая их еще глупее, чем они есть. Так давай же и сами повеселимся, и порадуем более умного зрителя. Не говори мне, что не сможешь такое снять.

— Нет-нет, если ты так все и задумывал, я прекрасно смогу это снять, — пробормотал Адонай, не глядя на меня. — На самом деле я однажды и сам хотел сделать такое кино… очень субъективное. Герой, невротик, намерен покончить с собой, и ему постоянно кажется, что вокруг происходят преступления и убийства и мир полон насилия. Тогда, понимаешь ли, мир еще не был полон насилия. Я был молод и наивен, жил на родине, а не в чужой стране, где меня приютили из милости и потехи ради.

Адонай выглядел маленьким и несчастным, я сразу вспомнил, как Элизабет назвала его глазки обезьяньими.

— Георг, вчера я принял снотворное, которое толком не подействовало, — сказал я. — А ты знаешь, каково это. Я сегодня не в лучшей форме. Прости, если был резок. И напрасно я сказал тебе, что история мне наскучила. Хотя, как я уже говорил, ты неправильно меня понял. Я не извинялся за плохой сценарий, а лишь объяснял, что происходит в глубине моей души. Обещаю, если все будет хорошо, на следующей неделе я вернусь в город с готовым сценарием, по которому ты с удовольствием снимешь фильм. И если ты доволен Элизабет, она будет довольна тобой, Георг. Все условия для плодотворной работы.

Вместо того чтобы ворчать, Адонай смотрел на меня новым взглядом блестящих печальных глаз: как на своего первого друга в этой стране. Подобно большинству людей, добившихся успеха и нацепивших личину эдакого сурового нелюдима, в душе Георг оставался грустным и одиноким человеком. Приехав сюда и начав жизнь практически с нуля, во враждебной среде, он наверняка проглотил множество обид и унижений. Однако он всей душой любил кинематограф: это было его призвание.

— Я поговорю с Брентом про гостиничные сцены, — тихо произнес он. — Хорошо бы ты рассказал о них Элизабет, чтобы к следующей встрече с Брентом она тоже все понимала. Приходи ко мне в гости — я приготовлю вкусный ужин, мы все обсудим и побеседуем о настоящем кино. Если эта картина соберет хорошую кассу, возможно, нам позволят еще поэкспериментировать. — Он взял сценарий, встал и аккуратно стряхнул пепел с халата. — Я когда-то был женат. Тогда все было по-другому. Я возвращался домой и мог поговорить. Теперь у меня много любовниц, а поговорить не с кем. Чем ты занимаешься, Грегори?

— Да ничем, — ответил я. — В основном вспоминаю былое.

— Этим страдает большинство англичан. Их внутренние лица — истинные — всегда обращены в прошлое. Их жизнь заканчивается в двадцать один. Тебе бы жениться, друг, пока еще нравишься женщинам и можешь выбирать. На Элизабет, к примеру, хотя… на такой знаменитой актрисе, может, и не стоит. — Он посмотрел на меня так, словно надеялся услышать откровенное признание, которое окончательно сделало бы нас друзьями. Хотя признания он не получил, расстались мы действительно друзьями.

Когда я оделся и сел работать, прошла уже добрая половина утра. В тяжелой голове по-прежнему гуляло снотворное, однако я не разгибался до часу дня. Все это время меня не покидало чувство, что половина моей души по-прежнему с Элингтонами, в Браддерсфорде, но ведь не зря я профессионал: не обращая внимания на эту половину, я упорно выписывал все новые и новые приключения моей обольстительной, агрессивной и ненастоящей леди, чья жизнь на кинопленке, казалось, теперь принадлежала не мне, а Бренту, Элизабет и Адонаю. Странно: мне в самом деле все меньше нравилась эта роковая красавица и ее нелепые выходки.

Внизу меня уже ждала Элизабет. Она надела огромные очки в роговой оправе, достойные китайского философа, и сквозь них с восторгом читала «Таймс».

— Вот это реклама, Грег! — воскликнула она. — Я и забыла, какая она потрясающая… английская до мозга костей. В Америке я любила только варьете. Как было бы здорово все это смешать: провинциальных аристократок с луковицами нарциссов и эрдельтерьерами, отставных майоров-садоводов и тамошних «звезд шоу-биза»! Ты не выспался, милый?

— Нет, — кивнул я. Мы вошли в столовую. — Я слишком увлекся сновидениями. А потом меня бесцеремонно разбудил Адонай, когда я еще не был готов к дневному свету.

— Он мне сказал, что вы позавтракали вместе и обсудили сценарий. Они с Джейком Вестом уже укатили.

Мы заказали обед, и я предупредил Лиз, что в меню все блюда выглядят куда лучше, чем на столе. Обедающие за соседними столиками дамы с любопытством косились на кинозвезду, пытаясь разглядеть ее в дневном свете. Я почти слышал, как они говорят своим мужьям, что выглядит она немного старше, чем они ожидали.