Через какое-то время голоса за стенкой смолкли, и в кухню вернулась Ирина. Вид у нее был озабоченный и усталый. Глеб молча указал глазами на бутылку, и она так же молча кивнула. Пробка деликатно хлопнула, покинув горлышко, темно-красная кровь виноградной лозы пролилась в сверкающий хрусталь. Не хватало только свечей и букета, но они были бы здесь явно неуместны: присутствие в доме Залины Джабраиловой означало, что Глеб по-прежнему находится на работе, и Ирина это отлично понимала.

Семейной сцены в привычном понимании этого выражения Глеб не ждал, и ее не последовало. Опустив ненужные вопросы, на которые не надеялась получить правдивый ответ, а также бесполезные упреки и жалобы, Ирина спросила:

— Что она тебе рассказала?

— Ничего, — сказал Глеб. — Ни слова, помимо того, что хочет вернуться домой и избежать широкой огласки. По-моему, она кого-то боится.

— Боится, да. — Ирина кивнула и сделала микроскопический глоток из бокала. — Скажи, а ты действительно наткнулся на нее случайно, или эта случайность была тщательно организована?

— Совершенно случайно, клянусь. Сам до сих пор не могу поверить в такую поразительную удачу…

— Да уж, удача… Но что поразительная, это факт. Ладно, супруг и повелитель, тогда слушай и не говори, что не слышал. Ее похитили, и к этому по неосторожности приложил руку ее брат…

Когда Ирина закончила короткий пересказ того, что поведала ей семнадцатилетняя сестра взорвавшегося в Махачкале шахида, Глеб залпом осушил бокал и сунул в зубы сигарету.

— Бедняги, — сказал он, щелкая зажигалкой. — То-то же я думаю, с чего это вдруг хирурга, врача, гуманиста по определению, повело в шахиды. Ирония судьбы… Отвернуть бы кому-то башку за такую иронию! Помнишь, как у Хемингуэя? Ему говорят: каждый должен терпеливо нести свой крест. А он отвечает: я бы с удовольствием взял свой крест и воткнул его кому-нибудь в зад… Бедный парень!

— Тише, — почти шепотом сказала Ирина, округлив глаза. — А вдруг она еще не спит?

— Рано или поздно ей придется узнать, что случилось с братом, — возразил Глеб, очень надеявшийся, что Залина его слышит, и очень стыдившейся этой надежды. То, что он сейчас делал, было довольно жестоко и не очень-то порядочно, но он чувствовал, что поймал удачу за хвост, и ковал железо, пока оно не остыло, в расчете на то, что цель, как обычно, оправдает средства. — Это на многое откроет ей глаза и многое поможет понять…

— Что именно ты хочешь, чтобы она поняла? — с горечью и неожиданным раздражением спросила Ирина. — Что любая война тысячами порождает чудовищ? Или, узнав, что ее брата использовали, как картонную марионетку, она поймет, кто во всем этом виноват? А ты сам это понимаешь? Или твой Федор Филиппович — он-то хотя бы понимает, кому и для чего все это нужно?!

При упоминании о генерале Глеб предостерегающе вскинул ладонь, и Ирина осеклась, поняв, что вплотную подошла к черте, переступать которую, мягко говоря, не рекомендуется.

И тогда на пороге кухни, кутаясь в ее купальный халат, бесшумно появилась Залина.

— Я все слышала, — сухим, шелестящим, как мертвая трава на зимнем ветру, голосом произнесла она. — Вы сказали, что Мамед стал шахидом. Я хочу знать, как это было.

Ирина стремительно поднялась из-за стола, резко отвернулась, пряча лицо, и отошла к окну. Глеб раздавил в пепельнице окурок и заговорил.

— Среди убитых милиционеров был Рамзан Якубов, — не то задавая вопрос, не то утверждая то, что у нее, лично, не вызывало сомнений, сказала Залина, когда он закончил короткий рассказ о гибели девяти махачкалинских милиционеров и одного молодого, но подающего надежды и пользующегося уважением пациентов хирурга из высокогорного селения Балахани.

— Точно не помню, — признался Глеб. — Кажется, да. Я могу уточнить…

— Был, я знаю, — сказала девушка. — Он с друзьями находился рядом, чтобы помочь захватить этих людей. А они их всех убили, забрали их машину и во всем обвинили Мамеда. Когда меня увозили, один из них сказал брату, что он тоже станет мучеником ислама. «Это произойдет намного скорее, чем ты думаешь», — так он сказал. И теперь я знаю, что он имел в виду. Отвезите меня в милицию. Я должна все рассказать. Я хочу, чтобы они заплатили.

— Милиция — это и в данном случае не вариант, — сказал Глеб, испытывая гордость за то, как ловко он все это провернул, пополам с острым отвращением к себе. — Завтра встретимся с одним моим знакомым…

— С телевидения? — с оттенком презрения уточнила Залина.

— Бери выше, — сказал Глеб. — Он генерал ФСБ и, насколько мне известно, как раз занимается расследованием взрывов в метро. Так что считай, что тебе повезло.

Последнее замечание было явно излишним. У Залины началось что-то вроде истерики, и Ирина, одним нетерпеливым жестом удалив мужа из кухни, захлопотала вокруг рыдающей девушки. Глаза у нее были припухшие и подозрительно блестели, но она, как всегда, держалась молодцом и все понимала, и даже позднее, когда оглушенная лошадиной дозой валерьянки и брома Залина, наконец, уснула, вопрос об этичности поведения Глеба и о состоянии делопроизводства «во глубине сибирских руд» так и не был поднят.

Встреча со «знакомым генералом» произошла на конспиративной квартире Глеба. К слову, Залину ничуть не удивил тот факт, что первый встретившийся ей на улице человек имеет, оказывается, подобные знакомства. Похоже, она была уверена, что все москвичи, сколько их есть, если сами не работают в Останкино или на Лубянке, то, как минимум, имеют там хороших знакомых, способных помочь в решении любых житейских проблем.

Его превосходительство, когда хотел, умел производить на людей самое благоприятное впечатление. Сегодня он был само очарование, чему немало способствовали как личность молодой симпатичной девушки, перед которой, чего греха таить, было приятно распустить поредевшие перья, так и благоприятный фон в лице остриженного наголо и мрачно посверкивающего из-под темных очков внушительным фингалом Сиверова. Выступать в роли очаровательного пожилого джентльмена его превосходительству оказалось легко еще и потому, что Залину ни к чему не пришлось склонять и принуждать — напротив, ее надо было сдерживать, чтобы сгоряча не наломала дров.

Свою позицию Залина объяснила всего один раз, но зато предельно доходчиво. Один из людей, которые удерживали ее в двухкомнатной квартире в Измайлово, пичкая сильнодействующими успокоительными препаратами, татарин по имени Фархад, сказал, что она не доросла до того, чтобы стать шахидкой — дескать, ей не за кого мстить. Теперь, сказала Залина, ей есть за кого мстить, и есть кому мстить. Глебу показалось, что она была бы вполне довольна, вернувшись к своим тюремщикам с бомбой под кофточкой и взорвав себя вместе с ними. Федор Филиппович, судя по всему, тоже это понял, и его, как и Глеба, такой сценарий решительно не устраивал. Посему, включив на полную мощность не только свое обаяние, но и умение быть убедительным, его превосходительство уговорил Залину сыграть по его партитуре.

Главным аргументом в пользу этого стало обещание с ее помощью найти и покарать не только ее тюремщиков, которые являлись всего лишь рядовыми исполнителями, но и истинных виновников гибели ее брата и Марьям Шариповой. «Взорвать Кремль, вынуть из могил кости всех русских царей, приложивших руку к присоединению и замирению Кавказа, и сжечь их на главной площади Махачкалы», — из предосторожности перейдя на неудобопонятный для неспециалиста баварский диалект немецкого языка, пробормотал себе под нос Глеб, за что удостоился многообещающего взгляда из-под мохнатых генеральских бровей. Он и сам чувствовал, что пошутил не совсем удачно: Залине Джабраиловой, как и большинству людей, было не до поиска уходящих вглубь веков корней творящегося на Северном Кавказе кровавого безобразия, ее интересовали конкретные люди, причинившие ей, лично, конкретную боль.