— Что он сказал, — медленно остывая, передразнил татарин. — Что хорошего он мог сказать? Сказал, что Махмуда и еще двоих наших застрелил в парке какой-то неверный. Сказал, что вся ответственность за судьбу операции теперь ложится на нас — на меня и на тебя, старый ишак. Сказал, что девушка понадобится завтра. Сегодня вечером нам передадут пакет, а завтра она должна доставить его на станцию «Лубянка». Ну, и что мы теперь станем делать?

— Пошли туда Гавриловну, — посоветовал Макшарип. — Или надень хиджаб и поезжай сам. Немножко изменишь походку, и никто ни о чем не догадается.

Он коротко фыркнул, найдя свою идею весьма остроумной.

— Почему я?! — искренне возмутился Фархад, который выпил не так много, чтобы по достоинству оценить юмор напарника. — Отправляйся туда сам, и сам объясняйся с Юнусовым. В конце концов, это ты упустил девчонку, а не я!

— Но по телефону говорил ты, — хладнокровно парировал Макшарип. — Что тебе стоило сказать этому незнакомому человеку, что девушки нет? Что она умерла или что Махмуд незадолго до смерти увез ее в какое-то другое место…

— Какому незнакомому человеку?! — окончательно взбеленился Фархад. — Кого ты называешь незнакомым — Саламбека Юнусова?!

— Кого же еще? Я его никогда не видел, не слышал его голоса и незнаком с теми, кто его знает. Мне неизвестно, откуда он родом, что у него за семья, кто его родители, что думают о нем уважаемые люди, так почему меня должно заботить мнение этого незнакомца?

— Тебе надо бросать курить эту дрянь, — тоном, каким ставят неутешительный диагноз, объявил татарин. — Однажды ты нас погубишь и даже не заметишь этого.

— Следи за собой, брат, — посоветовал Макшарип.

Судя по выражению лица, Фархад хотел сказать в ответ что-то крайне ядовитое, но не успел: ему помешал звонок в дверь.

— Кто это? — испугался татарин. — Пакет должны принести только вечером, и не сюда, а в закусочную рядом с гостиничным комплексом…

— Гавриловна, — предположил Макшарип, затянувшись самокруткой. — С участковым. Не надо было швыряться бутылками и топать, как верблюд в железных сапогах. И я сто раз говорил тебе: не хлопай дверью, Фархад, дорогой! И кто, скажи, пожалуйста, в конце концов нас погубил?

— А, шайтан! Да ниспошлет Аллах проклятье на твою голову за твой длинный язык!

— Кричи громче, — посоветовал Макшарип. — Вдруг они еще не поняли, что мы дома? Надо открывать, дорогой, пока они не вызвали спецназ. Хотя бы посмотри, кто пришел. Может, это наша девчонка нагулялась, соскучилась по тебе и решила вернуться?

Нащупывая рукоятку торчащего сзади за поясом брюк пистолета и стараясь ступать бесшумно (чему немало препятствовали скрипящие и визжащие на разные голоса половицы), Фархад вышел в прихожую и посмотрел в глазок. У него за спиной послышался скользящий лязг затвора, но, оглянувшись, татарин не увидел ничего, кроме ведущего в кухню короткого коридора. В кухне еще клубился серый дым, пахнущий совсем не так, как должен пахнуть сгоревший табак, но старый воин Макшарип Сагдиев оставался воином независимо от количества выкуренной анаши: он уже занял позицию за углом прихожей с заряженным автоматом наперевес. По грехам его, половины которых он не совершал, а половину второй половины совершил по принуждению, ему полагалась пуля или пожизненный срок; терять, таким образом, было нечего, и Макшарип с присущим ему философским спокойствием был готов в любую минуту принять последний бой не на жизнь, а на смерть. Жизнью он давно не дорожил (особенно той, которую могла предложить ему российская система исполнения наказаний), а смерти боялся гораздо меньше, чем тоскливой, никому не нужной тягомотины бесконечных допросов, побоев, пыток и лживых обещаний скостить пару лет, если он пойдет навстречу следствию.

Испытывая весьма неприятное чувство оттого, что за спиной у него прячется обкуренный в хлам отморозок с заряженным автоматом, Фархад через глазок разглядывал стоящего на площадке остриженного наголо человека в темных солнцезащитных очках. Пока он этим занимался, человек протянул руку вперед и вверх, и над головой у татарина опять задребезжал дверной звонок.

— Что хочешь, дорогой? — осторожно поинтересовался Фархад, на всякий случай став под прикрытие стены, чтобы выстрел сквозь дверь не мог навредить ему даже случайно. — Ты кто такой, э?

— Открывай, поговорить надо, — сказал незнакомец. — Ты кто — Фархад или Макшарип? Давайте, уважаемые, открывайте, я не участковый!

— Что хочешь, скажи, да? — зачем-то коверкая русские слова гораздо сильнее обычного, словно и впрямь пытаясь сойти за горца, только вчера спустившегося в долину за солью, настаивал Фархад.

— Если хочешь, конечно, скажу, — пообещал стоящий за дверью неверный. — Прямо тут, громко, вслух… Не уверен, что это тебе понравится, но, если ты настаиваешь… Такое имя: Залина Джабраилова — тебе что-нибудь говорит?

— А, шайтан… — пробормотал Фархад и оглянулся через плечо на коридор, в котором по-прежнему клубился предательски пахнущий горелой травой дым. — Я открываю, — предупредил он. — Если с тобой ОМОН, учтите: у меня бомба, «мертвая рука». Разожму пальцы, и вас никакой Склифосовский не соберет!

— Да ладно заливать, — послышалось сквозь дверь. — Открывай уже, смертник, шахид недоделанный! Что за шутки, земляк, какой ОМОН? Вы что тут, гостей ждете? Смотри, а то поверю и уйду от греха подальше. Где тогда искать меня станешь, чурка ты с глазами?

На «чурку» Фархад, разумеется, обиделся, но угроза незнакомца уйти, унеся с собой информацию о Залине, подействовала. Татарин допускал, что девчонка, выйдя из квартиры, побежала прямиком в милицию и все там рассказала, но… Во-первых, не далее как час назад он действительно беседовал со знакомым капитаном из местного райотдела (разговорчивый Фархад умел быстро обзаводиться полезными знакомствами), и тот клятвенно его заверил, что никакая Залина Джабраилова к ним в «обезьянник» не поступала. А во-вторых, если даже за спиной у незнакомца прячется целая рота спецназа, что с того? Что прикажете — занять оборону и держаться до последнего, как защитники Брестской крепости? Дверь в квартире хлипкая, да и не существует дверей, способных выдержать профессиональный штурм. А если штурм начнется, минимум, что светит Фархаду Назмутдинову, это четвертак, а максимум — пуля, и за смерть его никто не будет отвечать: шлепнули и шлепнули, туда ему, террористу, и дорога. Между тем, если не оказывать сопротивления и сдаться добровольно, пришить ему можно разве что укрывательство находящегося в розыске Макшарипа — ничего более тяжкого Фархад просто не успел совершить…

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове у Фархада, пока его рука тянулась к торчащему в замке ключу с висящими на нем миниатюрными четками. Замок был под стать двери — старый, серийный, примитивный, как булыжник, из тех, которые знающий человек может открыть ногтем мизинца. Старая, ослабшая пружина дважды негромко щелкнула; Фархад открыл дверь, готовый поднять руки к потолку, и незнакомец вошел в прихожую.

Переступив порог, он прикрыл за собой дверь, снял и спрятал в нагрудный карман рубашки очки, после чего приветливо сообщил: