Единственное, что меня по-настоящему беспокоит, – это реакция Валентины. Я еще не испытывал свой алгоритм действий на таких малышах, как она, но у меня нет выбора. Сделаю это, когда заберу ее от отца. Тот факт, что ей всего три, играет мне на руку. Воспоминания о том, что было до трех лет, редко возвращаются: гиппокамп еще недостаточно развит и не может оформить и сохранить их так, чтобы они остались доступны позже.

Тем временем я должен успеть проделать еще массу работы над новой Кассандрой – думать о ней как об Эмилии я больше не буду из опасений, что случайно назову ее этим именем. Отныне я и мысленно называю ее только Кассандрой.

Я задергиваю шторы, расстегиваю брюки, снимаю рубашку, складываю одежду и аккуратно кладу на стул. Откидываю одеяло на своей стороне кровати и ложусь рядом с Кассандрой. Она уже сонная, но отвечает на мои ласки. Ее руки обвивают меня, и она придвигается вплотную, постанывая. Затем толкает меня на спину и садится сверху, наклонив голову, и ее длинные пряди касаются моей груди. Наслаждение столь сильно, что я не могу сдержать стон. Стараюсь отогнать от себя предательскую мысль, что эта Кассандра намного лучше в постели, чем предыдущая.

После любовного акта, лежа в полудреме, я убеждаю себя, что принял правильное решение. На сеансах я внушу Кассандре, что она обожает сидеть дома и никого кроме Валентины и меня ей не нужно. А может быть, еще и то, что ей самой в голову пришла идея о домашнем обучении. У нее не будет дурацкого стремления работать и быть независимой, как у первой Кассандры. Ей нужен буду только я. И я никогда не дам ей уйти.

Когда я подъезжаю к дому отца в Нью-Гэмпшире, Валентина уже с нетерпением ждет у входа. Она несется навстречу, я подхватываю ее и крепко обнимаю. Я и не представлял, как сильно буду по ней скучать, и обещаю себе, что больше мы никогда не расстанемся так надолго.

– Золотко мое! Ты только посмотри! Так выросла всего за три месяца!

Она часто-часто чмокает меня в щеки и лоб:

– И ты, папа!

Я смеюсь и опускаю ее на землю. Она протягивает мне букет розовых и оранжевых цветов из папиросной бумаги.

– Это я сделала для тебя и мамы!

– Очень красиво, маме тоже понравится. Она ждет тебя дома.

Я беспокоился, уезжая от Кассандры: она первый раз осталась там без меня. Но я договорился с Нэнси, экономкой, которую нанял два месяца назад, что она у нас поживет. Чувствую, что Кассандра поправилась полностью, но никогда не знаешь, что может запустить обратный процесс.

Валентина строит гримаску:

– Нет. Пусть она будет здесь.

Я не успеваю ответить – к нам направляется отец. Замечаю, что его походка стала медленнее, а волосы белее, чем всего три месяца назад. Впервые осознаю, как он постарел.

Он протягивает мне руку.

– Заходи, съешь что-нибудь, потом поедешь обратно, – говорит он.

Но я спешу, у меня есть дела. Я забронировал номер в отеле, где можно остановиться по дороге домой, и я быстро подготовлю Валентину так, чтобы она признала маму, когда увидит.

– Я только выпью кофе.

Следую за ним в дом и сажусь за кухонный стол.

– Не хочешь выйти на террасу, нарисовать последний рисунок для мамы? – спрашивает он Валентину. – Ты не увидишь озеро до следующего лета.

Пока он заваривает кофе, я любуюсь Валентиниными рисунками и раскрасками, которыми сплошь покрыт холодильник. На кофейном столике целая башня из коробок с настольными играми, в углу груда игрушек. Все, чего не хватало ему как отцу, он с лихвой компенсировал, став дедом.

Он несет мне чашку, и я вижу, что руки его слегка трясутся.

– Спасибо. Я очень тебе благодарен, что ты взял Валентину на все лето.

– Я всегда ей рад. Но я хотел поговорить с тобой наедине, пока вы не уехали. Она очень расстраивалась, что мама бросила ее, не попрощавшись. Как ты понимаешь, это не очень хорошо для самооценки.

На секунду я застываю, перенесшись в тот день, когда в последний раз видел свою маму. Потом она свела счеты с жизнью. Мне было всего четырнадцать.

– Конечно, понимаю.

Его взгляд грустнеет. К моему удивлению, он протягивает руку и кладет ее поверх моей.

– Прости, сын. Конечно. Я сказал не подумавши. Я знаю, что с тобой сделало… отсутствие матери. Я просто волнуюсь за нашу девочку.

В том-то и дело, что я тоже волнуюсь за Валентину. Потому и решился на крайние меры. Я не позволю Валентине страдать, как страдал я, вырасти без любящих материнских рук, которые направляли бы ее. Но отцу я, разумеется, сказать этого не могу. Я лишь слабо улыбаюсь ему в ответ.

– Знаю, отец. Кассандра была не в себе. Ты же знаешь, что такое депрессия. Но сейчас ей уже лучше.

Он качает головой:

– И все-таки это странно. Я бы никогда не заподозрил у нее суицидальных намерений. Конечно, я не подозревал их и…

Он не закончил фразу. Да и не нужно было. Я вздохнул:

– Она регулярно принимает лекарство, чего не делала мама. Будем надеяться, что и продолжит принимать и такое больше не повторится.

Он кивает:

– Надеюсь. Проследи за этим.

– Прослежу.

Я встаю, показывая, что разговор окончен. Увы, мы еще долго не встретимся. Он никогда не поверит, что это Кассандра, даже если и думает, что она въехала на машине в стену, пытаясь покончить с собой. Может, он и поверил бы, что тяжелые травмы потребовали реконструкции лица, но у нее и манеры другие, и, конечно, голос. В любом случае на следующей неделе он едет домой в Аризону, и мне не составит труда придумать отговорку, почему она не сможет его навещать: опишу ему состояние женщины, которой овладевает агорафобия. Он ведь тоже психиатр – отнесется с пониманием.

– Я не все тебе рассказывал, было непросто. Она уже давно борется с тревожностью и депрессией. Еще до попытки самоубийства она стала бояться выходить из дома. С ней было очень тяжело, но Валентину я оберегаю как могу.

– Я рад, что ты обеспечил Кассандре должный уход и лечение. Этому ребенку нужны оба любящих родителя.

Если бы он только знал, как я с ним согласен.

– Да, отец, обеспечил. И раз уж мы о ней заговорили, нам пора возвращаться. Еще раз спасибо.

Я зову Валентину:

– Едем домой. Иди, попрощайся с дедушкой.

Она вбегает в комнату и обнимает деда за ноги. Он смеется, подхватывает ее и целует в щеку.

– Ты будешь писать мне и звонить по этому, как его, фейсколл?

– Фейстайм. Будет, конечно.

Я беру ее за руку, беру ее чемоданчик, и мы садимся в машину.

Как только мы выезжаем на шоссе, Валентина спрашивает: