Сидрах ухмылялся, пересматривая карту и время от времени удивленно сжимая кулак. Рана на руке уже подернулась новой розовой кожей, несмотря на то, что была нанесена всего несколько часов назад.

А-а-а…

Боль вновь затопила сознание, вышвырнув из него робкие лоскутки иных мыслей. Она волной прокатилась по телу, растапливая нервные окончания и погружая меня в огненную купель.

Эти уроды явно слыхом не слыхивали о Женевской конвенции.

Рыжебородый нуразг отнял раскаленный прут от моих пяток и уровень боли понизился с «пиз*ец какая нереальная» до просто «нереальной». Плавая в кровавом тумане, я с трудом различал лица находящихся в палатке людей. Вот пятно уродливой морды кагара Адыка, это пятно — рожа долбанного жреца Ганеша, а это — еще какого-то ублюдка…

— …Итак, ты говоришь, что вас, сынов некоего Дутура, почти два десятка? — голос жреца пробился сквозь боль и зудящей мухой засел где-то около виска.

Я кивнул, не понимая зачем спрашивать одно и тоже дюжину раз и делать из меня зажаренного на вертеле хряка… У меня и в мыслях не было что-либо утаивать, уже после первого прикосновения раскаленного прута к телу. Средневековые пытки, это, знаете ли, не то, что может перенести обычный среднестатистический российский парень.

Кажется, время застыло, сгустившись в этой палатке до консистенции вечности. Рыжебородый лысый хрен, что был за палача, раз за разом с жадной улыбкой утапливал прут в том, что еще недавно было моими пятками… Я орал, призывая то Господа, то Экибастуса, а жрец все спрашивал и спрашивал… Лишь Адык, усевшись на подстилку, молча попивал чай.

Остатки моего естества бултыхались где-то на дне желудка, сознание давно превратилось в сгусток воющей боли. Я прыгал собаченкой, в желании угодить жрецу Ганеша, вываливая все, что я когда-либо знал: от схемы построек Дыры, до перечня баб сержанта Дятлова.

Вдруг все закончилось. Сквозь шум в ушах я различил небрежное: «Пока хватит, уже поздно». Затем тени промелькнули мимо моего затуманенного взора и исчезли, а я, подвывая, попытался свернуться комочком, но кандалы, стягивающие за спиной руки и ноги, не позволяли даже этого. Сраные железки были явно наделены какой-то магией, потому как, сколько я не пытался запустить в моих мучителей Огненным Кулаком — все было тщетно. Даже интерфейс появлялся с каким-то запозданием и отображался с помехами.

Я не помню, сколько лежал растекшейся лужецей боли и тихонько постанывал. Я стонал бы громче, если бы не стражник, коему надоели эти звуки и который огрел меня копьем по башке.

В голове не укладывалось то, что происходило со мной сейчас. Я ругал Агрбадана, ругал треклятого Гарея, ругал самого себя, что сунул голову в петлю, сбрасывая идиотизм задания на пресловутую «игровую условность»…

Не знаю, чем таким приложил меня треклятый жрец, что я отрубился в мгновение ока. А когда открыл глаза — было уже светло, а я валялся в позе ласточки на прохладном граните в чертовой палатке. Клянусь Экибастусом, это был самый долгий день в моей жизни… Рыжебородый лысюк, со жрецом на пару, словно заботливые квочки просидели со мной целый день, и так и сяк развлекая различным пыточным арсеналом. Изредка к ним присоединялся адык, чтобы послушать мои словоизлияния.

Дайте только выбраться отсюда, займусь изучением вопроса магии всерьез. Теоретически логично, если система «Отбора» давала бы более мощную магию, чем наличествовала у местных. Но уже второй раз я попадаю в ситуацию, когда все мои чары пасуют перед волшбой аборигенов. Так было За Гранью, так было и в лагере нуразгов. Ублюдки применяют какой-то блокиратор, что не позволяет мне применять мои заклятия.

О Господи, помоги мне забыть эти океаны боли и запах моих жженых пяток…

Вдруг снаружи послышались голоса. Кто-то негромко и невнятно что-то приказал и ему ответили.

Полог палатки откинулся, и в проеме, в неровно свете горящего в масляной плошке огонька, показалась огромная фигура. Кагару Адыку пришлось согнуться почти вдвое, чтобы пройти внутрь. Остатки моего «я» заметались и заскулили, предвидя новый раунд пыток, но вождь был один, без жреца и рыжебородого палача.

Он сел на корточки около моей тушки и спросил:

— Мне плевать из другого ли ты мира или все врешь… но мне не плевать на мой народ.

Интересное начало…

Я попытался отстраниться от непрекращающейся ноющей боли в ступнях и вспомнить, что именно я успел рассказать. Гм… Я лепетал весь день и выложил, кажется, все, что вообще знал, вплоть до таблицы умножения.

— Ты сказал, что думаешь, что это жрецы направляют наши помыслы.

— Т-так сказал самгар…

— Самгары все вруны.

— Н-но разве не по в-велению жреца… ты п-повел свой н-народ в поход?.. — едва шевеля губами, высказал я неожиданную догадку.

Адык потемнел лицом, глаза налились кровью. Я подумал, что сейчас он пережжет мне глотку… Но в то же время понял, что не ошибся.

Кагар с минуту громко сопел и сжимал кулаки, но все-таки взял себя в руки.

— Зачем им это? Жрецам.

— Возможно… взамен они получают… силу…

Адык некоторое время задумчиво глядел в стену палатки. Его некрасивое с крупными чертами лицо, не выражало ничего, но не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что за думы сейчас терзают вождя нуразгов. Действительно, не каждый день узнаешь, что тобой вертят как куклой… С другой стороны, жрец явно не опасался того, что кагар об этом узнает. Почему?

— Мой отец, передавая мне шудр Власти, сказал… Что когда ему минуло лишь пятнадцать лет, на земли Илоизи пришел великий Хлад. Равнину запорошило белым песком, а стада диких гаваков ушли на юг. Жрецы Харарейна, сына Ыыка, что указывали нам путь многие годы, вдруг рассыпались пеплом, как и идолы, что нуразги воздвигли в его славу. И тогда Морх, из рода Кулуха, коий лишь год, как обмочил подол своей жены, провозгласил себя жрецом Великого Ганеша. Он отрезал и сжег груди жен тех воинов, что не признали власти Нового бога. А потом оскопил и умертвил их самих. А затем приказал отцу идти на юг вслед за гаваками, в земли хазгов и гиркыкоков. Три года и три дня длились битвы с ними, пока мы не вырезали самых наглых и не подчинили самых умных…

Адык на миг прервался…

— А теперь сын Морха — Ашылык именем Ганеша повелел мне вести племя на север. И тут появляешься ты… Он сказал схватить тебя, так как Владыка учуял скверну в твоем теле, хотя на вид ты не отличаешься от других моих поданных… И он был прав. А потом ты говориш, что он проводник чужой воли… И это не воля Ганеша… Можно ли верить вражьему лазутчику, что рассказывает небылицы?.. Не знаю…

Кагар все бубнил и бубнил… Я быстро понял, что он говорит скорее с собой, чем со мной… Здоровяку можно было бы посочувствовать… Если бы он не глазел весь день на то, как мне жгут пятки!

Наконец Адык ушел Я так и не понял, чего он хотел, и вновь погрузился в беспокойную дрему. Нужно было что-то делать, но бесконечная усталость от боли и ужаса бросила меня в нее, как в темный омут.