шагов на десять, потом сорвался с места и, подбежав к мячу, сильно ударил по нему ногой. Описав дугу, мяч со всего маху угодил прямо в голову Абесалому, и тот, оглушенный, упал на дубовый корень, а мяч покатился к реке. «Догони!» — крикнул Гуласпир Александре, но тот не двинулся с места. Да и как бы он смог догнать катившийся под гору мяч! «Эх ты, настоящее старье!» — не удержался Гуласпир и сам поспешил вдогонку за мячом, но, пробежав немного, остановился и в сердцах махнул рукой.

— Потеряли, — с грустью сказал он, возвратившись к друзьям, и показал рукой в сторону реки. — Скатился мяч в Сатевелу.

У него к глазам подступили слезы.

— Чуть не убил человека, а теперь мяч жалеешь? — возмутился Абесалом и, шатаясь, пошел прочь.

Гуласпир, не обращая внимания на слова Абесалома, опять показал в сторону реки:

— Наверное, Сатевела уже далеко унесла наш мяч, а потом он попадет в Квирилу… Ты же знаешь, Александре, что Квирила впадает в Риони? И вот поплывет наш мяч по Риони. А что ему помешает? И окажется он прямо в Черном море. Оно играючи понесет его дальше, в Дарданеллы. Но Дарданелльский пролив, дорогой мой Александре, немного узковат. Увидит наш мяч турок, выловит его и с божьей помощью продаст за хорошую цену… А нам останется только воспоминание.

Гуласпир говорил так убедительно, будто воочию видел, как все это происходило на самом деле.

Абесалом отошел уже довольно далеко, но Гуласпиру было видно, как он то и дело прикладывает руку к голове.

— Твоему другу правда было больно или он фокусничает? — как будто между прочим спросил Гуласпир Александре и снова посмотрел в сторону Сатевелы. — Какой хороший мяч потеряли! Эх, попадет он в руки турку! — грустно сказал он, и в это время красный мяч упал к его ногам.

Оказывается, внук Абесалома Коки купался в Сатевеле и в кустах нашел злополучный мяч Гуласпира.

— Возьми его себе, — сказал Гуласпир, сунув мяч мальчику под мышку. Коки растерянно посмотрел сначала на Александре, потом на Гуласпира, и вдруг глаза его радостно заблестели.

— Ну, что же ты? Теперь он твой. Беги с ним домой. Вон идет твой дедушка. Догоняй его.

Гуласпир шлепнул Коки по одному месту, и того как ветром сдуло. На полдороге он остановился, но Гуласпир опять громко крикнул, чтобы он догонял деда, и Коки снова бросился бежать.

— Ты посмотри на Абесалома, Лексо, он, кажется, и вправду плохо упал, — озабоченно сказал Гуласпир и вдруг вскочил, словно его ущипнули. — У Кесарии, помнится, было какое-то снадобье. Я сейчас принесу. — Он сорвался с места и побежал так же быстро, как тогда за мячом.

…Видно, лекарство Кесарии не принесло облегчения Абесалому, иначе он встретил бы около дуба возвращавшегося из города Гуласпира. У Гуласпира на глазах выступили слезы.

…От развилки одна тропинка ведет к дому Александре Чапичадзе, а другая — к дому Гуласпира Чапичадзе.

В конце поляны на корявых ветвях трех старых дубов чирикали воробьи. Уж не прилетели ли они сюда с хемагальского кладбища, из той наполовину развалившейся церкви?

Пусто кругом, и старые дубы грустят о прошлом.

Бывало, по воскресеньям молодежь здесь гоняла мяч, пела и плясала, а старики, усевшись в тени дубов, попыхивали трубками и степенно беседовали. Шумело, пело и веселилось все вокруг, и дубы весело шелестели листьями, а воробьев тогда не было и в помине.

Да, было время! Собирались на этой полянке молодые и старые, женатые и холостые, Кикнавелидзе и Чапичадзе, устраивали всякие соревнования, играли в лело, подшучивали друг над другом. Какой тогда стоял тут шум и гам. А вечерами устраивали большой хоровод, пели и плясали.

Гуласпир считался в те времена хорошим футболистом и первым танцором в деревне. А вот теперь поднялся в гору и устал.

— Пошли ко мне, — сказал Гуласпир Ревазу, беря его под руку.

— Сейчас отец должен вернуться. Он обидится, если не застанет меня дома.

— Ну ладно. Но к ужину приходите вместе. Александре я уже предупредил.

Гуласпир поудобнее пристроил за спиной корзину и, тяжело ступая, продолжил путь. Он, не оглядываясь, миновал поляну, свернул к дому и исчез из виду.

«…Собственно, Гуласпир не сказал мне ничего обидного. Он просто поинтересовался, где находится Цихиджвари и есть ли там поля, лес… Но ведь в его голосе явно чувствовалась насмешка, и улыбался он как-то хитро. А потом это — Александрович… профессор… Нет, он определенно издевался надо мной, потому-то я и разозлился и отвечал ему неохотно. Только всего и было. Но ничего плохого я ему не говорил. А он, почувствовав, что обидел меня, замолчал. Потом, вдруг спохватившись, что его ждет Кесария, заторопился домой. И всю дорогу он молчал; правда, когда мы переходили Сатевелу, он вроде бы что-то сказал, но я не расслышал… Да, сильно постарел и сдал Гуласпир. Как неуверенно он переходил реку: несколько раз попробует, надежно ли лежит камень, и только потом наступает на него. А какой гордый! Боялся оступиться, но помощи не просил. А разве ему нужно было меня просить? Я сам должен был шутя помочь, мол, ты, дядя Гуласпир, по камням, а я рядом по воде. Это было бы здорово! В гору он шел очень медленно и все-таки дышал тяжело. Как же он ходит в город? Трудно ему. Трудно, а все равно идет. Все носит на рынок фрукты. Он, как и мой отец, мастер на деревянные блюда из липы. Они с Кесарией сидят на лобио и пхали[9], а из молока делают сыр на продажу. У Гуласпира есть небольшой виноградник, и он делает прекрасное вино, которое легко пьется и после которого на другой день не болит голова, сколько бы его ни выпил. Сам Гуласпир пьет мало. Ему для себя хорошего вина жалко, он предпочитает его продавать в городе. Как только Гуласпир с бурдюком за спиной покажется на рынке, покупатели тут как тут. Они не пробуют его вино на вкус и не торгуются с ним. И куры есть у Кесарии. Когда яиц наберется штук сорок, Гуласпир перекладывает их мхом, берет корзину на плечо и — в город. Закончив свои торговые дела, он идет по магазинам, чтобы купить Кесарии платье. Раньше он приносил ей из города материи, а уж она сама себе шила. С годами Кесария стала так плохо видеть, что с трудом может вдеть нитку в иголку, о каком уж тут шитье можно говорить?! Потому и покупает теперь Гуласпир для Кесарии готовые