Очнулась она от бившего в лица солнца: было уже близко к полудню. Ледяной ужас захлестнул горло: проспала, всё проспала!.. Вскочила, кинулась – и чуть чувств не лишилась от спокойного, почти насмешливого взгляда чёрных глаз. Андрей смотрел на неё с подушки – чудовищно исхудавший, похожий на Кащея Бессмертного. Затем обмётанные лихорадкой, потрескавшиеся губы его дрогнули, – и Аннет, как девочка, затрясла головой:

– Нет, нет! Молчите, вам ещё нельзя! Молчите, говорят вам, я сейчас побегу за…

Горячие, слабые пальцы вдруг сжали её руку, – и Аннет разом утратила и речь, и волю.

– Княжна… – Андрей прошептал это так тихо, что она лишь по движению губ угадала слово. – Княжна…

– Аннет. – машинально поправила она – и не смогла больше ничего сказать, потому что он поднёс её пальцы к губам. И тут же выпустил, полностью обессиленный этим движением. Голова его беспомощно откинулась на подушке, потрескавшиеся губы приоткрылись.

– Да что вы… лежите! Как можно! Я позову маменьку! – она бросилась вон из комнаты. Дом тут же наполнился беготнёй, радостными вопросами, суетой, послали за врачом, в аптеку… Убедившись, что она более не нужна, Аннет кинулась к себе – и почти час сидела на кровати, дрожа как в лихорадке, с остановившимся взглядом, силясь понять, что это – незнакомое, неведомое, сладкое и болезненное, – заполняет сердце… «Боже, да что со мной? Совсем чужой человек, я почти его не знаю… Разумеется, слава богу, что выжил, но… но со мной-то что?! Господи, разве это вот так… вот так бывает?!.»

А потом Андрей ушёл. Ушёл, едва выздоровев, худой до прозрачности, с трудом держась на ногах, – как ни уговаривала его остаться мачеха и все они. И Аннет ничуть этому не удивилась, понимая – да, он таков, он не станет другим. Никаких слов не было сказано между ними. Не было ни взглядов украдкой, ни флирта, ни осторожных разговоров полунамёками – все эти игры Аннет уже наблюдала не раз, смеялась над ними, скучала от них… Да смешно было и ожидать флирта от Андрея Сметова! Но она точно знала – тот взгляд солнечным утром, те воспалённые губы, коснувшиеся её пальцев, тот хриплый, чуть слышный шёпот – это всё было. Было и не почудилось.

– Ну и что? – тихо сказала она своему отражению в оконном стекле. – Это всё может ничего не значить. Он только очнулся от беспамятства… Мало ли что могло показаться, привидеться?.. Возможно, совсем другая женщина… не я… К тому же три года прошло. Ему даже не понравилось нынче, как я пела. Если уж даже это… даже моя музыка…

– Я уверена, что Андрею Петровичу очень понравилось ваше пение. – возразила Вера, чувствуя острую жалость к этой девочке, вперые познавшей горечь и отчаяние любви. – Возможно, как раз поэтому он вёл себя с вами очень дерзко. Поручик Горелов его чуть не вызвал на дуэль!

– Горелов – просто набитый дурак! – рассерженно отозвалась Аннет. – А что вёл себя дерзко… Что ж. Я и впрямь почти обиделась, едва удержалась, чтоб не разреветься… а потом подумала – на что же обижаться? Андрей Петрович привык говорить только правду. Какое ему дело, что от неё кому-то больно?

– Это как раз дураки говорят правду, от которой больно! – не сдержалась Вера, и Аннет изумлённо обернулась к ней. – Да ещё не давая себе труда задуматься – а правда ли это на самом деле? Причинять кому-то боль, девочка моя, – это ещё не значит обладать истиной!

– Пожалуй. – помолчав, растерянно сказала Аннет. – Вероятно, вы правы, маменька… но… но что же это значит? Я его настолько раздражаю, что…

– Я полагаю, дело здесь в другом. – Вера сделала вид, что задумалась, суматошно соображая: не прекратить ли вовсе этот разговор, не сделать бы хуже… Но чёрные, блестящие от слёз глаза падчерицы смотрели на неё в упор, и отказаться от своих слов уже нельзя было.

– Поймите, Аннет… Мужчины, как мне кажется, очень неуверенно себя чувствуют в делах сердечных. Ещё мои братья жаловались мне когда-то, что они знать не знают, как себя вести с предметом своих чувств! Хорошо ещё, если стихов выучил достаточно и можешь вовремя что-нибудь ввернуть, а если нет?

– Со стихами у них тоже худо выходит. – невольно улыбнулась сквозь слёзы Аннет. – Взгляните на Горелова! Уже просто деваться некуда от этих его виршей, а что поделать – сиди и слушай, коли хорошим воспитанием отягощена!

– Ну вот, вы и сами видите! – рассмеялась и Вера. – А самые смелые ещё и петь берутся! «Царицу грёз» или того хуже – арию Риголетто!

Аннет закатила глаза. Без улыбки сказала:

– И ведь фальшивят чудовищно! Мне-то каково это всё слушать?

– Ну вот… А что же делать тем, кто не хочет быть смешным? Остаётся только напускать на себя безразличный вид и дерзить предмету своей страсти: авось никто не догадается, что на самом деле с тобой творится. И Риголетто, глядишь, не придётся петь…

Аннет задумалась.

– Если бы только знать наверное. – тихо, почти шёпотом произнесла она. – Если бы мне знать, что вы правы… и что он хотя бы немного… Нет, глупости! Быть такого, маменька, не может! За три года он ни разу не вспомнил обо мне, не написал… ни мне, ни Коле, ни даже вам! Я не сужу его, как можно… я знаю, какую жизнь ему приходится вести! Но если бы знать… Тогда я от всего бы отказалась – от титула, от приданого, от положения в свете… Ведь это всё шелуха, пыль, никому не нужный мусор! Я смогла бы всё это отбросить и пойти за ним! Куда угодно – на борьбу, на каторгу, в тюрьму!

– Ma cherie, мне кажется, вы… – встревоженно начала было Вера, но Аннет только отмахнулась:

– Но я ничего не знаю. И он не скажет мне никогда. А раз так… Раз так, то… То и толковать, верно, не о чем. Пожалуй, и в самом деле пора спать. – она силилась говорить спокойно, но на последних словах голос её дрогнул. Аннет судорожно зажала лицо руками, покачнулась. Вера едва успела подхватить её; неловко, не выпуская из объятий падчерицу, присела на кровать – и Аннет разрыдалась горестно и безнадёжно на коленях у мачехи.

Уже глубокой ночью, успокоив и уложив в постель измученную Аннет, Вера ходила из угла в угол своей комнаты. Дождь за окном шёл всё сильней. У Веры страшно болела голова. Сна не было ни в одном глазу.

«И ведь ничего нельзя поделать, ничего! Не Аннет первая, не она последняя… Мало ли нашей сестры мучается от неразделённой любви!» – взволнованно размышляла она, бродя по тёмной комнате. – «Но с Аннет это впервые… Надо же ей было влюбиться в восемнадцать лет – и сразу неудачно! Уж, право, лучше бы этот Горелов… Пусть безнадёжный дурак, но добрый… влюблён до смерти… из известной семьи, с положением, с деньгами… Но Аннет сбежала бы от него через неделю со страшным скандалом! Нет уж, пусть всё остаётся как есть. Помочь ничем нельзя, вот ведь что самое страшное! Пережить это Аннет должна сама, в одиночку… как все мы. И ведь понять её можно! В такого, как Сметов, грех не влюбиться! Я и сама могла бы лет пятнадцать назад… и так же очертя голову!» – Вера невольно улыбнулась такому предположению. Снова нахмурилась, вздохнула.

«Не приписывай себе лишней чести… несчастный синий чулок! Влюбилась бы ты, как же! Сама, по своей же вине упустила в жизни всё – любовь, счастье! Единственного человека, которого любила, сделала несчастным, – а ещё пытаешься учить чему-то дочь! И ведь ничего теперь не поделать, никак не исправить… Всё прошло. Прошло и не вернётся.»