«Неужто она это всё прочла и поняла?» – с ужасом и восхищением думал Николай, – «И меня ещё будет убеждать дурак Горелов, что женский ум для серьёзного чтения не приспособлен! Стишки-то декламировать любой может, а вот попробовал бы он Прудона проштудировать! Уму непостижимо… Как жаль, что у нас ещё нет женского курса в университете! Ольга бы там блистала! Что же, однако, с ней стряслось? Может, я сейчас ещё и некстати окажусь? Так ведь Оля сама настаивала, чтобы я вернул книги… Так и скажу! Мол, сами просили, а в школу не явились, так я взял на себя смелость… Нет, так нельзя, она фразистых выражений не любит. Просто сказать: решил по-дружески заглянуть! И ученицы беспокоятся к тому же… Где же тут дом этот её? В прошлый раз в потёмках и не разглядеть было! Кажется, куст какой-то растрёпистый у калитки рос…»

«Растрёпистый куст» обнаружился быстро и оказался цветущим жасмином, который одуряюще пах во влажном воздухе. Николай постучал в щелястую калитку. Довольно долго никто не появлялся. Потом бухнула дверь, прошлёпали по лужам торопливые шаги. Сиплый стариковский голос спросил:

– Кому надобно?

– К Ольге Андреевне Семчиновой.

Калитка отворилась. Глазам Николая явился сивый дед в сдвинутой набок пехотной фуражке без кокарды и повязанном прямо поверх суконной чуйки фартуке, перепачканном свеклой. За пояс фартука был заткнут шерстяной чулок с торчащими из него спицами. От деда пахло свежими щами и табаком.

– К барышне? – осведомился он, разглядывая Николая недоверчивыми, слезящимися глазами. – Как доложить прикажете?

– Николай Станиславович Тоневицкий. – немного растерянный грозным видом деда, отрекомендовался тот. Подумав, добавил, – Князь Тоневицкий.

Отставной солдат колебался, меря его подозрительным взглядом. Но, очевидно, дорогая шинель и новая студенческая фуражка Николая произвели на него должное впечатление, и он отодвинулся от калитки:

– Прошу, вашсковородие! Да вы проходите прямо в комнаты без докладу, у нас запросто!

Дом был старый, чёрный от дождей, с облезшей со стен краской и слепыми оконцами, выходящими в заросший крапивой и лопухами палисадник. Ступеньки крыльца, когда Николай поднимался по ним вслед за стариком, пронзительно скрипели. В крохотных сенях пахло сушёной мятой, мышами и было так сумеречно, что Николай невольно остановился, оглядываясь. Старик принял у него шинель и фуражку. Повернувшись ко входу в комнаты, зычно заорал:

– Оленька! К тебе князь Тимницкий пришёдши!

– А? Что? К Ольге? Что за вздор, дурак, кто к ней мог прийти? – раздался вдруг из открытой двери пронзительный женский крик. – Проси немедленно сюда!

Пожав плечами, Николай пошёл на голос. Он очутился в небольшой, тёмной, тесно заставленной мебелью зале. Мебель была старая, с обшарпанной обивкой, местами сильно траченная молью. У окна стояли огромная кровать и пузатый, со множеством ящиков и полочек секретер, совершенно неуместные в гостиной. Кресла, круглый стол, горку, всю забитую стеклянной и хрустальной посудой, покрывали десятки кружевных салфеточек, пожелтевших от времени и редкой стирки. На столе стояла ваза с засушенными цветами. Комод украшала целая батарея фарфоровых статуэток. При этом подошвы Николая чётко рапортовали о том, что пол не метён по меньшей мере неделю. Окна были пыльны и засижены мухами. Тускло мерцала красная лампадка перед иконами. Возле голландской печи с побитыми и местами криво прилепленными изразцами стояло кресло, в котором сидела дама средних лет в старомодном платье. Свет из окна падал прямо на потёртую, местами заштопанную ткань подола. Из-под чепца, обшитого мятыми кружевами, неряшливо выбивались подёрнутые сединой волосы. С сухого, словно обтянутого бумагой лица на Николая в упор, не мигая смотрели жёлтые птичьи глаза.

– Добрый день, сударь! – всё так же громко, словно гость находился в соседней комнате, возгласила дама. – Так это вы – князь?

Николай поклонился. Скрывая удивление, повторил:

– Князь Николай Станиславович Тоневицкий к вашим услугам, сударыня.

– Вон, стало быть, как… Ну, а я вдова майора Семчинова, Алевтина Тихоновна. Прошу садиться. У нас, сами видите, без церемоний, и день нынче неприёмный… Ольга!!! Живо поди сюда, к тебе пришли!

От истошного крика майорши Николай подскочил на месте. Неуверенно покосившись на соседнюю дверь, предположил:

– Возможно, Алевтина Тихоновна, я невовремя, и Ольга Андреевна не расположена меня принять? Я всего лишь принёс её книги и хотел узнать, здорова ли она. Её сегодня не было в воскресной школе…

– Явится сейчас, куда денется. – неприязненно заверила госпожа Семчинова. – Не каждый день к ней князья с визитами ходят. А вы из каких же Тоневицких будете? Из виленских?

– Из смоленских.

– Ну так не имею чести знать. А с Ольгой моей где познакомиться успели?

– Имею честь преподавать вместе с Ольгой Андреевной в воскресной школе и…

– Преподава-ать?.. – вытаращив и без того круглые глаза, перебила его Семчинова. – В этой школе для кухарок? Да вы, батюшка мой, в самом ли деле князь?!

Тут уже Николай разозлился не на шутку и сухо сказал, что не догадался взять с собой нынче свой дворянский паспорт и верительные грамоты. Но, надо думать, у него с госпожой Семчиновой найдутся общие знакомые в Москве, которые подтвердят…

– Ну, уж и разобиделся, батюшка мой! – не дав ему закончить, раскудахталась Семчинова. – Нельзя на старуху-то обижаться, грех! Все вы сейчас разумны через край! В обычай себе взяли родителям дерзить! Поди, батюшка-то ваш не одобряет этого вашего… преподавательства?

– Отец умер шесть лет назад.

– Ну, вот и причина всему! – удовлетворённо заявила Алевтина Тихоновна. – Будь жив – приказал бы глупости оставить и дворянского своего достоинства не срамить! А наша сестра всегда дитятю распустит… Вот и с Ольгой так же вышло! Позорит мать на всю Москву да и в ус не дует! Да выйдешь ты, фефёла, или нет? К тебе пришли-то, чай, не ко мне! Чего наврала-то князю, что он с тобой знакомство свёл? Вы её, отец мой, поменее слушайте, она соврёт – не дорого возьмёт! И мать родную, и честь семейную обгадит не задумавшись! Некому из неё это выбить-то, некому!

Старуха была отвратительна. От громкого визгливого голоса, бесцеремонности манер и бьющей изо всех пор глупости этого неряшливого существа у Николая подступила к горлу тошнота. Прежним сухим тоном он спросил:

– Отчего же вы так оскорбляете собственную дочь? Ольга Андреевна…

– Ах-ах! Велика птица! Оскорбили её! – с восторгом запищала Семчинова. – Легко вы нынче оскорбляетесь, господа, вот что я вам скажу! Услыхала моя Олька где-то, что можно родителей боле не уважать – и давай ломаться на все лады! Книги читать, будто понимает в них чего-то! Других учить – когда сама дура набитая! С матерью спорить, которая на неё молодость истратила! А я на это так скажу, что долгом своим почитаю до самой смерти её на место ставить и напоминать, благодаря кому она небо коптит!