А в январе 1887 года «... всех потрясла болезнь и смерть здорового восьмилетнего Вани. В воскресенье весь день он был возбужден, шумлив, непоседлив. Ночью он заболел. Это была молниеносная скарлатина. Ребенок сразу потерял сознание. Только на четвертый день утром он узнал отца. В субботу его хоронили»542. Это был страшный удар для его родителей, да и для всей семьи. Тем более что грянул он перед самой свадьбой старшей дочери.

«Ванечка скончался ночью. Рано утром пришла ко мне мамочка, тихая, спокойная, лишь слезы, как жемчужины, падали из ее глаз: “Верушечка, Бог взял у нас Ванечку. Одевайся поскорее, пойдем в столовую папочку утешать”»543.

Павел Михайлович — всегда сдержанный, давным-давно смирившийся с тем, что «в жизни и смерти Бог волен » (эта фраза — из письма Верещагину 1875 года) — потеряв Ваню, не сумел удержать рвущегося наружу отцовского горя. «Горю бедного отца моего не было границ. Он плакал судорожно и горько, как ребенок, в абсолютном отчаянии. Самый невыносимо тяжелый момент был, когда вскоре пришел пить кофе мой брат Миша, шестнадцатилетний, неразумный, но не лишенный отзывчивости; он подошел к отцу и едва внятно сказал: “Как жаль, что Ванечка умер...” А после кофе, когда Миша ушел к себе, отец, будучи глубоко религиозным, сказал тете Манечке: “Как неисповедима воля Божия, взять у нас здорового сына и оставить нам больного...” И стал тосковать пуще прежнего. Мы, девочки, облепили наших несчастных родителей, думали лишь об одном, как утешить отца, вместе с мамочкой, такой героиней»544.

Семья всегда была для Третьякова своего рода «якорем стабильности», тихой гаванью, где можно укрыться от печалей и отогреться. Сама жизнь его напоминала огромный часовой механизм, который исправно работает до тех пор, пока не выйдет из строя какая-либо из его частей: умрет кто-то из близких или дочери выйдут замуж. Счастье — очень хрупкая вещь: чуть нарушишь равновесие, и оно разобьется...

Смерть сына усугубилась женитьбой Веры Павловны. Она выходила замуж за музыканта Александра Зилоти и уезжала: от родителей, из дома, из страны. Был дом — полная чаша. И вдруг... моментом опустел, из него ушло сразу два человека. Пускай один из них уходил не в смерть, а в брак. Конечно, Вера Павловна регулярно общалась с родителями. И все же... замужняя дочь — это отрезанный ломоть, это человек, живущий своими заботами в другом доме. В.П. Зилоти пишет: «Мамочке... трудно было пережить уход из семьи двоих детей сразу». Готовясь к свадьбе дочери, Вера Николаевна «... в неутешном горе своем, молча, украдкой, целовала меня; ее ласка и молчание говорили мне больше, чем все слова мира. Ни жалоб, ни мольбы. Жизнь Ванечки, пронесшаяся как метеор, была для нее подарком Божиим, данным и взятым, или проглянувшим и скрывшимся лучом солнца»545.

Трудно было и П.М. Третьякову. «Для Павла Михайловича это было крушением всех надежд: на продолжение рода, продолжение художественной и всякой другой деятельности»546. В письме художнику В.В. Верещагину от 28 февраля 1887-го Павел Михайлович, прежде чем приступить к изложению деловых вопросов, пишет: «... не отвечал Вам тотчас по двум обстоятельствам: свадьба дочери и смерть единственного сына, почти одновременно совершившиеся, перевернули всю нашу жизнь, от последнего несчастия и теперь опомниться не можем»547. Выходит, Мишу Третьяков за сына не считал... ведь тому нельзя было ни передать управление делами, ни доверить галерею. Больше всего Павла Михайловича мучило то, что из жизни ушел «... не Миша, больной и слабый, а Ваня, здоровый, никогда не хворавший». Это ясно из его отклика на ответное письмо Верещагину от 25 марта 1887 года, через два с половиной месяца после кончины сына548.

А.П. Боткина констатирует: «... с этого времени характер отца сильно изменился. Он стал угрюм и молчалив. И только внуки заставляли былую ласку появляться в его глазах, ласку, которую мы так знали в нашем детстве»549.

Впоследствии на Павла Михайловича обрушилось еще одно горе: 24 марта того же 1887 года скончался И.Н. Крамской, которого Павел Михайлович высоко ценил как художника и чьим дружеским советом всегда дорожил.

Память М.К. Морозовой сохранила обстановку обедов в доме Третьяковых, проходивших во второй половине 1880-х годов, очевидно как раз после смерти Вани. «... За обедом кушанье подавали две горничные девушки, в темных шерстяных платьях и больших белых фартуках. Стол был большой и широкий. На главном месте, на конце стола — сидели рядом тетя Вера и Павел Михайлович. Тетя Вера — величественная, красивая, со слегка прищуренными серыми глазами и просто, на пробор, причесанными вьющимися темно-русыми волосами, казалась всегда серьезной и какой-то грустной. Я ее помню всегда в горностаевой, довольно длинной пелерине. Говорила она мало и очень тихо, держала себя как-то отдаленно и сдержанно. Павел Михайлович... был необыкновенно тихий, молчаливый, почти ничего не говорил... Сейчас же после обеда он уходил, за ним закрывались двери его кабинета, и он больше не показывался »550. Одно только оставалось неизменным и в это тяжелое время: музыка. «... После обеда тетя Вера обычно играла с кем-нибудь в четыре руки или в восемь рук разные симфонии. Я помню, как мы сидели в зале по стенке и слушали»551.

Павел Михайлович и Вера Николаевна как могли поддерживали друг друга. 21 апреля они отправляются в путешествие по Крыму, которое длится около месяца. Ранее П.М. Третьяков никогда не выезжал надолго за пределы Москвы в весеннее время. Ему необходимо было сменить обстановку и дать домочадцам возможность развеяться. В сентябре Третьяковы вновь на длительное время выезжают из Первопрестольной, на этот раз за границу, где пребывают до середины ноября.

Павел Михайлович так никогда и не смог до конца оправиться от кончины сына. И все же этот тяжкий удар не подорвал душевных сил Третьякова. В любой человеческой жизни есть место искушениям и испытаниям, посылаемым ему Богом. А добрый верующий порой испытывается куда сильнее прочих. Семейные горести хотя и оставили неизгладимый след в душе Третьякова, но они не уничтожили семейного счастья, не подорвали веры Павла Михайловича и не разрушили его душевную цельность. Уныние обошло Третьякова стороной, волю к жизни меценат не потерял. Он продолжает интересоваться приобретением картин. Он осматривает выставки и галереи. Он деятельно участвует в организации посмертной выставки картин И.Н. Крамского. И очень заметно вырастает в масштабах его благотворительная деятельность...

Коллекционерская деятельность Третьякова неотделима от его личности, от его семейного «мира». Их нельзя рассматривать в отрыве друг от друга. Следует как можно внимательнее присматриваться к изменениям в основной «линии» собирательства Павла Михайловича, когда они вызваны событиями в его личной жизни.

Каждое сколько-нибудь значимое событие, происходившее в жизни Павла Михайловича и затрагивавшее членов его семьи, отражалось на всех сторонах жизни предпринимателя: на делах коммерческих, на благотворительности, на взаимоотношениях с людьми, на составлении галереи, наконец. Его счастье и особенно его горе могли находить выражение в изменении состава коллекции, в перемене сюжетов собираемых им картин.

С течением жизни приоритеты Павла Михайловича несколько раз изменялись. Это очень хорошо видно как по его завещательным письмам, так и по отдельным фразам, обращенным к членам его семьи. Причинами подобных поворотов часто оказывались события в личной жизни Третьякова.