и востоковед, знаток древних и новых языков, памятников индуизма, зороастризма и др. Имя Овсянико-Куликовского по праву занимает достойное место и в истории отечественной психологической науки. Его работы о психологии понимания, природе чувств, о различных аспектах психолингвистики не утратили своего значения и по сей день. Вместе с рядом других учёных Овсянико-Куликовский стал основоположником специфической отрасли науки, находящейся на стыке психологии, искусствоведчеких дисциплин и эстетики: психологии художественного творчества. (Последняя одной своей стороной примыкает к общей теории творчества, а другой – к психологии искусства, как часть к целому). О возросшей актуальности данной области исследований напоминать особо, думаю, излишне.

Но и это ещё не всё. Увлечённо занимаясь вопросами языка и мышления, Овсянико-Куликовский не мог не вторгнуться своей пытливой мыслью в те сферы культуры, с которыми язык и мышление теснейшим образом связаны в процессе своего формирования и исторического развития. Это – мифология, ранние формы религии, традиционные обряды и культы, фольклор, эпос разных народов и др. Позитивизм, составлявший общую основу мировоззрения и научной методологии учёного-потебнианца, стремился, как известно, максимально сблизить естествознание и гуманитаристику. Областью их самого тесного сопряжения становятся социология, социальная психология, этно-психология. Во всех этих научных дисциплинах Овсянико-Куликовский был весьма сведущ, он внёс значительный вклад в их развитие. Овсянико-Куликовский широко использовал, особенно в поздний период своего творчества, достижения отечественной культурно-исторической школы, представленной именами А. Н. Пыпина, А. Н. Веселовского и ряда других видных учёных. Интуитивно чувствуя, что психологические и социокультурные исследования, проводимые порознь, обособленно, становятся чем-то односторонним, узким, малоплодотворным, он стремился к синтезу «внешнего» (культурно-исторического) и «внутреннего» (психологического, социально-психологического) измерений при изучении явлений культуры.

В свете сказанного выше, думается, уже не будет выглядеть преувеличением характеристика этого видного последователя А. А. Потебни как крупного, широкообразованного культуролога, весьма чуткого к запросам времени, к сдвигам в общественном сознании и к новым веяниям в методологии наук.

Важной отличительной чертой Овсянико-Куликовского как культуролога был постоянный, неослабевающий интерес его к проблеме национального и межнациональных процессов (нация, национальная психология, национально-культурная самобытность, совмещение двух и более национальных идентификаций в одном субъекте, национальное и общечеловеческое и т. п.)[201]. А если к этому прибавить, что свою «Историю русской интеллигенции» учёный выстроил в ракурсе эволюции «чаадаевских настроений» – тех самых, которые стали «идеологией перестройки» в России конца XX века, то придётся признать, что Овсянико-Куликовский – культуролог умел верно ставить диагноз болезни, хотя, случалось, и недооценивал серьёзность и трудноизлечимость недуга[202].

Что можно сказать, однако, о степени изученности, освоенности наследия Д. Н. Овсянико-Куликовского? Отвечая на этот вопрос, оптимисты перечислят ряд существующих книг, глав в коллективных трудах, статей об Овсянико-Куликовском, и будут правы – по-своему. Между тем, в недавно вышедшей историко-эстетической монографии отмечено и иное. «В «Лекциях по истории эстетики» (под ред. М. С. Кагана, ЛГУ, 1973–1980. – В. К.), – пишет Л. Я. Курочкина, – русская психологическая эстетика рассмотрена незаслуженно поверхностно»[203]. Фрагмент упомянутого издания, посвящённый Овсянико-Куликовскому, служит тому весьма красноречивым подтверждением. Текст состоит всего из пяти абзацев, в которых я насчитал шестнадцать негативных эпитетов, относящихся к характеризуемому учёному, его творчеству и применяемой им методологии. Комментарии, как говорится, излишни.

Другой современный комментатор трудов учёного, Ю. Манн, хотя и относится к своему герою без предвзятости, но говорит о нём в великодушно-снисходительном тоне. «Оглядывая деятельность Овсянико-Куликовского в целом, – пишет он, – следует сказать, что хотя его теоретические позиции, как правило, давно превзойдены современной наукой, читатель всё же найдет в его работах огромное количество интересных и тонких разборов, выводов и замечаний»[204]. – Ой ли? Так ли уже и «превзойдены»? Подобное можно было, пожалуй, сказать об Овсянико-Куликовском как представителе психологического направления в отечественном литературоведении, и то – если бы кто-либо изучил и осмыслил это научное направление с той степенью глубины и обстоятельности, какой оно заслуживает. О ряде других аспектов наследия Овсянико-Куликовского можно сказать лишь то, они ещё ждут своих исследователей.

Хочу обратить внимание на одну нестыковку, присутствующую в литературе об Овсянико-Куликовском. Н. В. Осьмаков называет трёхтомную «Историю русской интеллигенции» (1903–1910, 4-я часть – 1911–1914, не закончена) «последним трудом учёного»[205]. И лишь вскользь, совсем в другой связи им отмечено, что «последние два года 1919–1920 Овсянико-Куликовский жил в Одессе, работая над «Воспоминаниями»…»[206]. Но вот в 1989 году выходит в свет двухтомник Овсянико-Куликовского, включающий в себя и «Воспоминания» (1-е изд. – 1923), и Ю. Манн, автор предисловия, повышает «рейтинг» этого произведения следующим замечанием: «Последние годы жизни Овсянико-Куликовский работал над мемуарами. Незаконченная эта книга принадлежит к его лучшим произведениям; в ней сочетается широкая обрисовка идейной и научной атмосферы последней трети XIX века (и начала XX столетия тоже. – В. К.) с точностью и колоритностью портретных характеристик»[207]. «Воспоминания» – действительно последняя, итоговая работа Овсянико-Куликовского. И в столь высокой оценке её содержания автор этих строк вполне солидарен с Ю. Манном.

Особое внимание привлекает первая глава «Воспоминаний» под названием «Личное (Опыт психоанализа)». Я бы определил жанровую форму этой главы как некий аналог автореферата – только резюмирующего не содержание диссертации, как обычно, а весь корпус трудов учёного. В хорошем реферате, как правило, с особой чёткостью выделены основные идеи проделанных исследований, обозначено их концептуальное ядро.

Овсянико-Куликовским была разработана и в доступной форме изложена целостная культурологическая концепция. Она формировалась под воздействием противоречивых идейных тенденций своего времени. При переходе от XIX века к ХХ-му остро ощущалось противоборство умонастроений оптимизма и пессимизма. Позитивизм (а именно он лежал в основе культурологической концепции Овсянико-Куликовского) предполагал веру в науку, разум, в общественный прогресс, и по своей главной интенции был оптимистичным. Но проявившиеся к тому времени признаки кризиса европейской культуры давали немало поводов и для пессимистических обобщений. Разрешить это противоречие стремились многие. Концепция Овсянико-Куликовского была одной из таких попыток.

Главные свои надежды учёный возлагал на союз науки и высокой, обновленной морали («гуманности»). Вместе с тем анти-метафизическая, антифилософская направленность позитивизма всё больше ощущалась самими его приверженцами как ограниченность, зияние, как лишённость прочной опоры в коренных началах бытия и духа. Отсюда возникало весьма сочувственное отношение к деизму людей науки, признание (вне науки) прав религии. Важные место и роль в обеспечении общего прогресса отводились «человековедению», в лице, с одной стороны, научной психологии, а с другой – искусства, художественного творчества.

Культурологическая концепция Овсянико-Куликовского несла на себе печать драматизма, в ней бурлила энергия серьёзных внутренних напряжений. Главных проявлений драматизма было два. Первое: обострённое, концентрированное внимание автора к оппозиции «норма/анормальное (патологическое)» в психике отдельной личности, в социуме, в культуре. Проявление второе состояло в радикальном