все «духовное завещание» мыслителя, как-то выветрилось, притупилось у внуков и правнуков. Но все-таки – не у всех и каждого. И к тому же мы – не последние в череде поколений…

В. Г. Короленко. «Война, отечество и человечество» (1917)

В ракурсе нашей темы определенно заслуживает внимания статья В. Г. Короленко, вынесенная в название этой главки. По ряду важнейших жанровых признаков, таких, как экзистенциальная итоговость, концентрированность смысла, публицистическая адресность и др., она вполне вписывается в разряд «духовных завещаний». Некоторым отклонением от типа можно считать лишь то, что статья рассчитана, в первую очередь, на современников автора. По существу, это обращение, воззвание писателя-гуманиста и общественного деятеля к нации. В то же время вся статья пронизана тревогой о будущих поколениях, так что имплицитно и они входят в круг ее адресатов.

У названной статьи весьма драматичная судьба. Написана она была в июле-августе 1917 года, можно сказать, на закате жизни писателя (умер в декабре 1921 года). Подзаголовок гласил: «Письма о вопросах нашего времени». Центральное место в работе занял вопрос: Как общими усилиями остановить «войну всех против всех» (Первую мировую войну, уже унесшую к тому времени миллионы человеческих жизней)? Опубликованная сначала в газете, а затем неоднократно – отдельной брошюрой, работа вызвала широкий общественный резонанс. Одним из ее читателей стал В. И. Ленин, который в письме к А. М. Горькому от 15 сентября 1919 года дал резко отрицательную оценку брошюре Короленко и той идейной позиции, с которой она была написана. Этот критический отзыв на долгие годы затмил само содержание брошюры. Впрочем, саркастическую ленинскую перефразировку одной благонамеренной строчки Короленко сегодня знают абсолютно все: интеллигенция кадетской и т. п. ориентации – «на деле это не мозг [нации], а г…»[187]. Вторичная встреча «Войны, отечества и человечества» с русским массовым читателем состоялась уже в перестроечные (1991) и постперестроечные (2002) годы.

Все усилия Короленко концентрировались на том, чтобы максимально развить успех Февральской (буржуазно-демократической) революции – и тем самым исключить возможность перерастания империалистической войны в гражданскую, в революцию социалистическую, тогда еще только маячившую на горизонте в виде грозного призрака. Ленин, как мы знаем, занимал прямо противоположную позицию. Этим объясняется исключительная резкость тона его отзыва, еще и сейчас шокирующая историков[188]. Отсюда понятна также перекличка статьи Короленко с нашим временем: мнение о том, что «если бы за Февралем не последовал Октябрь, Россия была бы «нормальной» страной», часто можно услышать и сегодня.

Как мыслил писатель развитие дела Февральской революции? В тех конкретных исторических условиях это для него означало: поддержать Временное правительство; пойти на классовый мир внутри страны, выступить в едином порыве в защиту Отечества на германском фронте. В те дни Временное правительство России призвало борющиеся стороны заключить мир без аннексий и контрибуций. Для Короленко это был наглядный образец совпадения патриотизма и общечеловеческого единения, патриотизма и интернационализма, – хотя он подспудно и ощущал утопизм этой благой идеи, ее неосуществимость на практике.

История России пошла не «по Короленко», а «по Ленину». Но все-таки пафос короленковской статьи, на мой взгляд, не исчерпывался конкретной тогдашней политической ситуацией. Писатель выдвинул идею «защиты Отечества» не только в буквальнопрактическом, но и в принципиальном, идейном смысле. Причем противников идеи Отечества (национального единства, национальной государственности, животворного и неодолимого чувства патриотизма) он видел не только и не столько в непримиримых проводниках классового подхода («Пролетарии не имеют отечества» и т. д.), сколько в представителях либеральной и демократической интеллигенции. В этой среде, констатировал он, возник «предрассудок против отечества». Последний «состоит в том, что между отечеством и человечеством есть непримиримое противоречие, что можно служить человечеству помимо отечества, что для этого нужно даже отказаться от него»[189].

Надо ли напоминать, насколько укрепился этот предрассудок в той же среде в наше время – эпоху интенсивнейшей глобализации, имеющей своих многочисленных адептов внутри любых, прежде суверенных, наций? В этих новых драматичных и даже трагичных исторических обстоятельствах защита, вслед за Короленко, понятия и реальности национальных отечеств приобретает особую значимость и особый смысл.

По мысли Короленко, грядущее братство всех народов может сложиться только как союз отечеств, «отечество отечеств», которые «до сих пор…остаются еще вершиной человеческих объединений»[190]. Признание это тем более знаменательно, что сам Короленко в статьях начала века демонстрировал пренебрежение к национальным взаимоотношениям, считая их малосущественными перед лицом общедемократических и общечеловеческих задач и ценностей[191]. Понадобился опыт двух войн и двух русских революций (1905–1907 гг. и Февральской 1917 г.), пропущенных через душу и сердце писателя, чтобы Короленко столь радикально изменил свои прежние взгляды и перешел на позиции защиты патриотизма (понимаемого им в обрисованном выше смысле).

Задача, однако, не в том, считал писатель, чтобы отгораживать свое отечество от других стран и мирового целого, чтобы пестовать и тешить национальную исключительность («шовинизм»). Задача настоящих, непоказных патриотов состоит в том, чтобы не покладая рук работать прежде всего на благо своих отечеств, на дело их гуманизации и демократизации, что стало бы реальным залогом осуществления союза свободных народов, общечеловеческого единения.

Сегодня слова «Отечество», «Родина», «Единая Россия» и т. п. произносятся едва ли не чаще всех других. Звучат прямо-таки «короленковские» призывы – «Сделать Россию независимой, свободной и сильной». Тем, кто произносит эти слова не всуе, кто желает действительного их осуществления, нелишне было бы еще и еще раз продумать содержание «духовного завещания» В. Г. Короленко (а вместе с тем, конечно, и критические возражения его оппонентов).

Есть еще один поворот короленковской мысли, который хотелось бы выделить ради его сугубой важности и глубинной насущности. Это вопрос о коллективной ответственности за катастрофические бедствия огромного масштаба. Писатель имеет в виду, конкретно, Первую мировую войну, но здесь просматривается и более общая, методологически важная постановка проблемы. Вопрос об ответственности писатель решает с помощью эстетических категорий «трагедия», «трагическое». «Трагедией греки называли такое стечение грозных и печальных обстоятельств, – пишет он, – когда есть налицо страшная вина, влекущая наказание, но нет прямых виновников»[192]. Не означает ли это всепрощения? Думается, нет. Короленко против нахождения единственного, отдельного виновника («козла отпущения») и «мести» – пусть лишь идейной – ему одному, тогда как вопрос об ответственности контрагентов исключается. Признание тех или иных исторических событий трагедией национального или мирового масштаба знаменует, по Короленко, выход общественного сознания на уровень сверхидеологический, всеохватный, подлинно исторический. Осознание национальной трагедии предполагает «трагическую мудрость» судящих и коллективную ответственность за нее – согласно мере содеянного каждым из субъектов, деятелей.

Кстати, в Германии после Второй мировой войны такой подход дал свои благие плоды, не расколов, а объединив основную