И тут началась схватка.

Я не берусь описать, что такое мой отец в гневе. Возможно, есть мужчины, которые, выйдя из себя, тем не менее выглядят и ведут себя прилично. Но, конечно, мой папа не из таких. Он любит говорить о безукоризненной репутации членов семьи Линдон и их утонченном воспитании. Однако при всем при том трудно себе представить, какую чудовищную невоспитанность и грубость может демонстрировать он сам, глава нашей семьи, в те моменты, когда теряет контроль над собой. Я не стану цитировать выражения, которые он использовал, замечу лишь, что он всячески поносил Пола, прославлял род Линдонов и отдавал приказы, адресованные мне.

Пребывая в сильном раздражении, мой отец имеет обыкновение для усиления впечатления от своих слов повторять их по нескольку раз. Видимо, ему кажется, что так они звучат более убедительно.

– Я запрещаю тебе… запрещаю тебе… запрещаю когда-либо еще говорить с этим… этим… этим…

Тут он разразился грязными ругательствами.

Я молчала. Моя стратегия состояла именно в том, чтобы стараться сохранять спокойствие. Мне хочется верить, что, если не считать того, что лицо мое слегка побледнело, я, будучи расстроенной тем, что отец до такой степени вышел из себя, выглядела в эти неприятные минуты практически так же, как и всегда.

– Ты слышишь меня? Слышишь, что я тебе говорю? Эй, вы меня слышите, мисс?

– Да, папа, я тебя слышу.

– Тогда… тогда… пообещай мне! Пообещай, что сделаешь так, как я говорю! Запомни мои слова, девочка, – ты выйдешь из этой комнаты не раньше, чем дашь мне обещание выполнить мои требования!

– Мой дорогой папа! Неужели ты в самом деле хочешь, чтобы я провела остаток моей жизни в этой гостиной?

– Прекрати упрямиться! Не-не говори со мной так! Я этого не потерплю!

– Вот что я тебе скажу, папа: если ты не успокоишься, у тебя случится новый приступ подагры.

– К чертям эту подагру.

Пожалуй, это были самые разумные слова, произнесенные отцом за все время нашего крайне неприятного разговора. Если бы такую мучительную болезнь, как подагра, можно было лечить с помощью крепких слов, подобные выражения можно было бы только приветствовать. Отец, однако, и не думал униматься.

– Этот тип негодяй, мерзавец… – твердил он снова и снова. – Такого подонка свет не видывал. А тебе я приказываю! Я Линдон, твой отец, и потому приказываю тебе! Никогда больше не разговаривай с этим… с этим… – Далее одно за другим последовали многочисленные нецензурные выражения. – И… и… И не смей даже смотреть на него!

– Послушай меня, папа. Я пообещаю тебе никогда больше не разговаривать с Полом Лессингемом, если ты, в свою очередь, пообещаешь мне никогда больше не разговаривать с лордом Кантилевером, а, встретив его на улице, будешь делать вид, что не узнаешь его.

Видели бы вы, каким свирепым взглядом наградил меня отец после этих слов. Лорд Кантилевер – глава партии тори, ее полный собственного достоинства и глубоко почитаемый другими ее членами лидер. Он для моего отца просто кумир. Мне кажется, что папа считает лорда Кантилевера настоящим ангелом во плоти – ну или кем-то, кто почти не уступает в статусе ангелам. Мое предложение показалось отцу таким же чудовищным, как его предложение – мне. Однако, к сожалению для него, он в состоянии понимать и принимать только одно мнение по тому или иному вопросу – а именно свое собственное.

– Ты… ты смеешь сравнивать лорда Кантилевера с этим… этим…

– Я их вовсе не сравниваю. Я в принципе ничего не имею против лорда Кантилевера – как политика и как личности. Но, конечно, я прекрасно понимаю, что человек его калибра не может и мечтать о том, чтобы сравниться с человеком таких способностей, какими обладает Пол Лессингем. Это означало бы требовать от его светлости слишком многого.

Да, я не смогла сдержаться. Разумеется, реакция на мои слова последовала немедленно. Среди всего, что сказал после моего заявления отец, не было ни одного нормального слова – одни только ругательства. Все это, конечно же, очень печально.

Папа вывалил все, что думал о Поле. Выглядело все это просто отвратительно. Он угрожал мне всеми ужасами инквизиции, если я немедленно не поклянусь, что больше не стану общаться с мистером Лессингемом. Разумеется, ничего подобного я делать не стала. Отец предал меня анафеме и, помимо этого, обругал самыми последними, самыми гадкими, постыдными словами – меня, свою единственную дочь! Он также заявил, что меня следовало бы посадить в тюрьму – и я отнюдь не уверена, что в его словах не было намека на то, что было бы неплохо отправить меня на виселицу. В конце концов он выгнал меня из комнаты, напоследок выпустив мне вслед еще один мощный залп проклятий.

Глава 27. Ночной ужас

Когда я рассталась с отцом, точнее, когда папа фактически выгнал меня из комнаты, где проходил наш тяжелый разговор, я сразу же отправилась проведать человека, которого нашла на улице. Было уже поздно, и я чувствовала себя одновременно усталой и встревоженной – мне просто хотелось лично выяснить, в каком он состоянии. В каком-то смысле он представлял собой некое связующее звено между Полом и мной – а поскольку момент был такой, когда такие вещи были особенно ценными, я не могла отправиться в постель, не узнав, как неожиданный гость себя чувствует.

Сиделка встретила меня у двери комнаты.

– Ну, как наш пациент? – поинтересовалась я у нее.

Сиделка была полной, очень заботливой женщиной. Ей не раз доводилось присматривать за моими более чем странными протеже, так что я, можно сказать, довольно часто пользовалась ее услугами. Она развела руками.

– Трудно сказать. С того момента, как я пришла, он ни разу даже не пошевелился.

– Ни разу? Он что же, все еще без сознания?

– Мне кажется, что он вроде бы как в трансе. Похоже, он не дышит, и пульса я у него нащупать не могу, но доктор говорит, что он пока жив. Это самый странный случай, который мне приходилось когда-либо видеть.

Я прошла в глубь комнаты. И именно в этот момент человек, лежащий в кровати, подал вполне отчетливые признаки жизни. Сиделка тут же торопливо подошла к нему.

– Что это? – изумилась она. – Он задвигался! Наверное, услышал, как вы вошли!

Весьма вероятно, что так оно и было. Когда я вплотную приблизилась к кровати, человек снова принял сидячее положение и точно так же, как он уже делал утром на улице, громко воскликнул, словно бы обращаясь к кому-то, кого видел прямо перед собой:

– Пол Лессингем! Берегитесь! Жук!

Не могу описать, какие боль и страх прозвучали при этом в его голосе. И я ни малейшего понятия не имела о том, что именно он имел в виду! Вероятно, именно поэтому его слова казались горячечным бредом. Все это очень плохо подействовало на мои напряженные нервы. Как только пациент произнес свое предупреждение, в моем сознании поселился какой-то липкий, безотчетный ужас. Я почувствовала, как у меня дрожат колени. И тут же возникло безотчетное ощущение того, что где-то совсем рядом со мной находится что-то ужасное, хотя и невидимое.

Едва предостерегающий выкрик сорвался с губ человека в кровати, как он, как и утром, снова впал в состояние транса. Это подтвердила и склонившаяся над ним сиделка.

– Он опять отключился! – сказала она. – Как все это странно и удивительно. Похоже, он не притворяется – все по-настоящему. – По словам женщины было понятно, что она испытывает – или, по крайней мере, испытывала до сих пор – те же сомнения, что и полисмен. – Пульс совсем не прощупывается. Выглядит он совсем как мертвый. Одно скажу – есть во всем этом что-то неестественное. Ни одна нормальная болезнь из всех тех, о которых мне доводилось слышать, не наваливается на человека вот так, сразу.

Взглянув на меня, сиделка, видимо, заметила на моем лице какое-то необычное выражение, которое ее озадачило.

– Послушайте, мисс Марджори, что с вами такое? У вас совершенно больной вид.

Я и чувствовала себя больной, и даже хуже. Однако при этом я не могла бы описать сиделке свои неприятные ощущения. По какой-то непонятной причине я даже утратила контроль над своим речевым аппаратом