– Не знаю даже, как благодарить вас за милосердие. Эта отсрочка решила все, и я непременно отплачу вам добром, обещаю.

Во взгляде преподобного Картера мелькнула искорка любопытства.

– Похоже, дела у тебя неплохи.

Пожалуй, то был, скорее, вопрос, чем утверждение.

Между тем Гуди в окружении еще полудюжины прихожанок не сводили с обоих глаз. В их взглядах чувствовалась неприязнь, и вовсе не только к Абите.

– Я принесла кое-что вам с женой, сэр, – сказала она, вручив преподобному узелок. – Подарок скромный, но от души.

Отогнув край салфетки, преподобный заглянул в узелок и улыбнулся.

– Сара будет рада.

– Пожалуйста, передайте ей, что ее доброта многое для меня значит.

– Передам, непременно.

Однако преподобному явно не терпелось отправиться домой.

– И, ваше преподобие, еще одно…

– Да?

– Ваша дочь, Марта… чем она захворала, сэр?

– Похоже, корь ее одолела. Мы надеялись, что к этому времени ей полегчает: и Сара, и я в детстве корью переболели, но так скверно себя не чувствовали.

– Так, значит, ей становится хуже?

– Да, именно хуже, как ни больно это признавать. Потому-то Сары с нами сегодня и нет.

– Может быть, я смогу чем-то помочь?

– Разумеется: поминая Марту в молитвах. Ну, а сейчас – прошу прощения за спешку, но я должен идти.

– Конечно, конечно. Я буду молиться обо всех вас.

Проводив преподобного Картера взглядом, Абита быстрым шагом направилась к воротам. Впереди ее ждал долгий пеший путь домой. На ходу она вновь с головой погрузилась в раздумья, но думала вовсе не о волках да дьяволах. Она изо всех сил старалась припомнить, как мать лечила корь.

Лес заглянул под кровать Абиты, обшарил буфет, и топку печи, и старый сундук, где Абита держала одежду. Искал он подходящее место – укромное место, откуда его помощники преподнесут Абите самый большой сюрприз за всю ее жизнь. Вдруг он остановился замер, принюхался.

– А это еще что?

Стрелой метнувшись к двери, Лес сморщил нос.

– Кто-то сюда направляется.

Закрыв глаза, он вновь обратился к мысленному взору.

– Человек… да еще верхом?

По губам опоссума скользнула коварная улыбка. Кубарем скатившись с крыльца, он углубился в заросли кукурузы и во всю прыть помчался к лесной опушке.

– Отец! – позвал он. – Отец, у нас гость!

К тому времени, как Абита отправилась домой, Уоллес проделал добрую часть пути к ее ферме. Ехал он быстро, жеребца гнал во весь опор. Выйдя со службы раньше, он немедля вскочил в седло и отправился в путь еще до того, как Абита покинула дом собраний.

«Что происходит, папа? – гадал он. – С виду она… как бы сказать… цветет, жизни полна! А эта улыбочка мерзкая? Не-ет, в горе у женщин таких лиц не бывает!»

Перевалив возвышавшийся над фермой холм, он увидел кукурузное поле Абиты и натянул поводья, осаживая жеребца.

– Быть не может, – пролепетал он, замотав головой, будто умалишенный. – Нет… нет!

Высокая, налитая спелостью, кукуруза укрывала поле густым желто-зеленым ковром от края до края.

Уоллес подъехал к крыльцу и спешился, едва не свалившись с седла. Сердце в груди отбивало барабанную дробь.

– Я разорен, – простонал он, стиснув ладонями щеки. – Разорен. И ферма, и дом… все, все пропало!

Чтоб устоять на ногах, хочешь не хочешь, пришлось ухватиться за луку седла.

– Ничего. Я все исправлю, папа. Слово даю… непременно исправлю.

С этим Уоллес взглянул в сторону хлева.

«А не спалить ли тут все дотла – и хлев, и дом, и мула, и коз, и кур, все без остатка? – подумал он, но тут ему пришла в голову идея получше. – Потоптать, потравить кукурузу. Ну да, разумеется! Всего-то и дела – проехаться по полю!»

Дико оскалившись, он взобрался в седло, направил жеребца к рядам кукурузы, но сразу же остановился.

Он не один. Там, среди высоких стеблей кукурузы, есть кто-то еще.

Приглядевшись внимательнее, Уоллес никого не заметил, но чье-то присутствие чувствовал всем нутром. Только тут ему вспомнилось, что, торопясь опередить Абиту, он не захватил с собою мушкет, и, мало этого, при нем нет даже ножа.

– Хелло! – крикнул он.

Поднявшийся ветер всколыхнул кукурузу. Вроде бы в гуще зелени что-то мелькнуло, но что? Этого в пляске множества теней разобрать не удалось.

– Выходи сию же минуту! – потребовал Уоллес. – Выходи, не то я…

Но тут он осекся. Вдали, среди кукурузных стеблей, стоял человек. Лица его было не разглядеть, однако он отчего-то казался знакомым.

Сощурившись, Уоллес ахнул.

– Эдвард? – с дрожью в голосе выдохнул он. – Молю, ответь: брат, это ты?

Эдвард поднял руку, маня Уоллеса к себе, и тут Уоллес, пусть мельком, увидел его лицо с бездонными черными впадинами вместо глаз. Казалось, каждый волосок на теле Уоллеса поднялся дыбом.

– Что это за чертовщина?

Ветер усилился, кукурузные листья затрепетали, зашелестели. Шелест их очень напоминал смех – негромкий, тоненький, вроде детского. Охваченный ужасом, Уоллес замотал головой в попытках стряхнуть наваждение.

Эдвард раскрыл рот, будто хочет что-то сказать, но не издал ни звука.

– Нет, – прошептал Уоллес. – Нет, ты не Эдвард. Эдвард… Эдвард мертв! – хрипло выкрикнул он в полный голос.

На лице Эдварда отразилась невыносимая печаль, образ его начал меркнуть, слился с пляской теней, исчез в кукурузных зарослях, как не бывало.

Уоллес моргнул, протер глаза кулаком.

– Ну, конечно… конечно… откуда здесь Эдварду взяться? Примерещится же…

Жеребец всхрапнул, заплясал на месте, подался назад. Сомнений не оставалось: поблизости кто-то есть. Некто… нечто…

Уоллес рванул на себя поводья, сдерживая жеребца.

Вдали, у самой опушки леса, заросли кукурузы расступились в стороны, качнулись вправо и влево. Кто-то бежал через поле прямо к нему. Бегущего Уоллес не видел, но злобу его чувствовал явственно, будто солнечный луч на щеке.

Уоллес пришпорил коня, глубоко вонзив каблуки в его бока. Жеребец истошно заржал, отпрянул от края поля, но этого Уоллесу показалось мало. Шпоря и шпоря коня, не осмеливаясь оглянуться, он вихрем взлетел на вершину холма и только тут повернулся назад, уверенный, что Эдвард гонится за ним по пятам, только на пальцах у Эдварда длинные острые когти, а вместо зубов – клыки.