Прошло, наверное, около получаса, прежде чем за деревьями показались развалины. Он перетащил велосипед через канаву. Стена ближайшего домика была пересечена трещиной, второй этаж снесен, камень покрыт пятнами золотушного мха. Внизу, в сохранившейся части дома, царил полумрак. Вот здесь полежит велосипед. Дальше придется на своих двоих. И никуда от него Ирус не денется. Вилипут дойдет. Вилипут скажет Ирусу: «Вот и все, что ты должен сделать, братан. Попросить прощения. Мертвую этим не воскресишь, ясное дело, но попросить прощения ты обязан. Это будет справедливо, только и всего. А большего и не требуется». Чтоб мир стоял. Чтоб все было как всегда. День и ночь. Зима и лето. И два братана – Вилипут и Ирус. Закон. И никому не дано его нарушить безнаказанно. Только потому Вилипут и пустился в этот путь. А вовсе не затем, чтобы требовать что-то свое или там воскресить кого-то. Нужно делать только то, что возможно сделать, без всяких там соплей и воплей. Конечно, он мог бы и пальцем не шевелить. Умер-то, если разобраться, совершенно чужой человек. Да еще дебилка. Он не виноват. А если и виноват, то чуть-чуть. Ведь он действовал по закону: братану захотелось Галаху, – что ж, на. Но она забрюхатела от братана и померла родами. Значит, братана надо выручать, таков закон. Братан не должен нарушать закон. А если что, его надо выручать. Даже если он этого не хочет.

За стеной громко вскрикнула и рассыпалась стрекотом сорока. Пора. Пристегнув флягу к брючному ремню, он зашагал к лесу. Навстречу повеяло грибной прелью, болотной сыростью.

Он углубился в заросли орешника, чтобы по ручью коротким путем выйти к Станции. То и дело попадались вывороченные ветром деревья. На небе появились облака – маленькие, полупрозрачные, они быстро бежали отдельными кучками, на глазах загустевая до сметанной белизны. А когда он вышел на опушку, за этими легкими и быстрыми облачками пошли курчавые, ряд за рядом. Редким осинником он спустился к неглубокому ручью и пошел берегом. Не заметив бочажка, со всего маху влетел по пояс в воду. Ухватившись за орешину, выбрался на твердую землю, скинул одежду и принялся выкручивать брюки, пока не превратил их в толстую веревку. Герой без штанов. Но не смешно. Время-то уходит. Он и без того увяз в этом времени, как насекомое в варенье. Напялил мокрые штаны. Торопиться надо, но так, чтобы не уклониться от цели. Как там Ирус сказал-то? «Ты в своей Вилипутии законы устанавливай. А здесь они меня не касаются». Здесь – это где? В Великании? В Нормальнии? Ладно, в Вилипутии так в Вилипутии. Бегом!

Выскочив на открытое место, придержал шаг. Станция. Полуразрушенные строения, заросшая полынью и молочаем насыпь. Когда-то такие узкоколейки густо опутывали всю Восточную Пруссию. Теперь от них остались насыпи да иногда станционные постройки где-нибудь в лесу или посреди болота. Так. И тут он увидел человека, который вдруг встал с насыпи и спокойно зашагал к лесу. Шел он спокойно, размахивая руками в такт шагам, даже, кажется, насвистывал и ни разу не обернулся. Еще бы. Король. Житель Великании.

– Стой! – срывая голос, закричал Вилипут. – Стой!..

На большой скорости жара почти не ощущалась, и Леша то и дело прибавлял газу. Когда он вкатился во двор Первой казармы, поросенок с визгом кинулся за колодец. Голова немного побаливала, хотелось пить. От самогонки, что ли. С куриным пометом она у нее, что ли. Напился из ведра. На крыльцо вышел Иван Иваныч. Леонтьев вылил остатки воды на голову, зафырчал от удовольствия.

– Жара, – сказал Иван Иваныч. – Заходи, покурим.

– Некогда. Вилипут не заглядывал?

– Нет. – Иван Иваныч задумался. – Из дома взяли флягу. Кто-то свой.

Конечно же, он не станет объяснять, почему он решил, что флягу взял свой. Свой так свой.

Леша проверил уровень бензина в баке, вытер мерку о штаны и спрятал ее под сиденье.

– Ружье бы мне, – сказал он. – И патронов пяток.

Иван Иваныч принес двустволку.

– А карабин?

– Это не для тебя, – усмехнулся Стрелец. – У него патроны закладываются в цевье и при стрельбе центр тяжести все время смещается. Привычка нужна. На.

– До Одиннадцатого кордона как быстрее? Через Станцию?

– Можно. Но тогда придется мотоцикл где-то оставить. Там только пешком.

Закинув ружье за спину, Леонтьев взобрался на мотоцикл.

– К вечеру дождь будет, – сказал Стрелец.

Леонтьев отпустил тормоз, и мотоцикл с выключенным мотором легко скатился к проселку. Станция. Что ж.

Он не щадил машину и добрался до развалин в лесу довольно быстро. Мотоцикл спрятал в орешнике за полуразрушенным домом, чьи стены были покрыты золотушными пятнами мха, набросал побольше веток на бензобак. Поправил ружье и зашагал к лесу.

На опушке было тихо. Солнце жгло кожу. Дрожащее марево висело над строениями Станции, над высокой насыпью, густо облепленной молочаем. Леонтьев вскарабкался наверх и огляделся. Ни души. Под ногами хрустела битая черепица, обломки красного кирпича. Леша поднялся на второй этаж станционного здания. Сверху хорошо была видна прогалина, разделенная насыпью надвое. В стороне Одиннадцатого кордона лес был реже, светлее. Ему показалось, будто в лесу кричали. Прислушался. Нет, почудилось. Но птицы молчали – и это настораживало. Скинув ружье с плеча, бегом спустился вниз и быстро зашагал к лесу. Снова почудилось, будто он слышит звуки погони: треск сучьев, учащенное дыхание… Нервы. Вышел на узкую тропку, проторенную грибниками и охотниками. И вот тут он услышал выстрел. Он мог бы поклясться, что стреляли из пистолета Макарова, – и бросился вперед, не обращая внимания на колючки, шарахаясь между деревьями, скользя на грибницах, – вперед, только вперед, во что бы то ни стало – вперед…

Он выстрелил и промахнулся. И слава богу. Он не хотел стрелять, но уж очень испугался, когда обтянутая выгоревшим пиджаком спина стала быстро удаляться и вот-вот должна была скрыться за раздвоенной сосной, – вот тогда-то он и нажал на спуск, не успев, к счастью, прицелиться. От сосны отлетел кусок коры. Еще не стихло эхо выстрела, а он уже мчался, не разбирая дороги. Вломился в кусты и, исцарапавшись до крови в зарослях шиповника, выбежал на прогалину. Справа затрещали кусты, и он бросился к раздвоенной сосне. Черный пиджак мелькнул между елочками. Ирус бежал пригибаясь, но его выдавали верхушки молодых деревьев. Вилипут бросился вдоль посадок. И-раз-два-три – и-раз-два-три… Он сбивался с ритма и боялся, что его подведет дыхание. Ладно. Надо держаться. Не у кого просить помощи. Даже у братана – не получится. Он не хочет. Внезапно Ирус выбежал на прогалину. От неожиданности Вилипут остановился, вскинул пистолет, но Ирус метнулся в кусты и скрылся. Господи. Да он с ума сошел. Зачем он размахивает пистолетом? Так же убить можно. Не дай бог. Он прыгнул через канаву и побежал за Ирусом, которого лишь угадывал в густом подлеске.

Он, конечно, поторопился и сбил дыхание. Закололо в левом боку, через несколько секунд, когда ему вновь пришлось прыгать через поваленное дерево, боль резко усилилась, и теперь что-то тупое и твердое бешено, в такт сердцу, колотилось в подреберье. В голове все дрожало, временами зрение заволакивалось розоватым туманом. Некоторое время он бежал с закрытыми глазами и очень удивился, поймав себя на этом. Не хватало только со всего маху врезаться в дерево или сверзиться в яму. Ирус бежал далеко впереди все так же размеренно и тяжело, и казалось, что так он может пробежать и десять, и тысячу километров. Лес внезапно расступился, и оба выбежали на неширокую полянку. Ирус оглянулся, и Вилипут увидел его расширенные глаза и оскаленный рот.