Переменчивые у него глаза: то синие, яркие, как васильки, то почти бесцветные, как лёд на реке или поднимающийся к пасмурному небу дым. И ресницы длинные, как у девчонки. Или у куклы. Совершенно андрогенная внешность. Никакой мужественности, но… и ничего женского в нём определённо не было.

Меланхоличный ангел, упавший на землю с небес, жестоко изломавший крылья. Он кажется поверженным и нуждающимся в поддержке. Так и хочется рукой провести по мягким пуховым крыльям.

Так заливные луга завораживают и обманывают неосторожного путника. Ему-то кажется перед ним гладкая твердь, а ступить – и пиши пропало. Провалишься, с головой уйдёшь под воду, затянет в трясину, и никто уже не спасёт.

Этот обречённый взгляд единственное, что не лжёт. Это существо обречено на порок и боль, и всякий, кто осмелится протянуть к нему руки, разделит с ним эту участь. И не вытянуть ни за что. Уж я-то знаю. Сколько раз я пыталась вытаскивать из этого Энджела, но наркотики и похоть рано или поздно всегда побеждали. Бой был неравный.

– Ты считаешь меня слишком слабым, чтобы – что?.. – я опомнилась, поняв, что всё это время он не отводил взгляд от моего лицо точно так же, как я не отрывалась от него.

– Скажи, ты уже успел переспать с Альбертом?

Он нахмурился. Я ждала, что он скажет что-то, вроде: «Какое это имеет значение?», «Речь сейчас не о том».

Какое-то время он молчал, лишь дыхание его слегка участилось.

– Твоё молчание я принимаю за ответ «да». А как насчёт красавицы Синтии, госпожи Элленджайт? С ней ты тоже успел сблизиться?

Длинные, влажные полукружия тёмных ресниц опустились, отбрасывая тени на бледные щёки. И почувствовала, как просыпается во мне злость.

– Ты в городе – сколько? Две недели? Три? Уверена, помимо Альберта, Синтии, меня и моего папочки ты успел пообщаться и с теми, кто не так ярок и легко запоминается.

– Свободные люди потому и свободны, что… – он нервно облизнул бледные губы, пробуждая во мне воспоминания о том, как он целовал меня. И не только целовал.

Элленджайты или Кинги – злость в нас тесно граничит с сексуальным возбуждением. Куда больше, чем с нежностью или любовью.

–Потому что ограничения не обозначены.

– Как благоразумно ты подбираешь слова. Ограничения, границы – ну, разве это не скучно? Разве не приятно их нарушать, ломать, обесценивать? Расширять окно Овертона, не признавая святынь?

– Я не люблю ломать, Сандра, веришь ты мне или нет. И я готов уважать границы, когда они существуют.

– Ты пытаешься обелиться в моих глазах? – недоверчиво усмехнулась я, скрещивая руки на груди, словно выставляя этим жестом тот самый барьер, который он пытался признать на словах. – Или мне это только кажется?

– Я не задумывался об этом, но, наверное, да.

– Зачем тебе это? Какая тебе разница, что я о тебе думаю?

– «Зачем тебе это?», – как часто вы, женщины, задаёте этот вопрос. И ты сама знаешь, зачем. Ты чувствуешь это.

– Ничего я не чувствую!

– Не отрицай правды. Я же тебе не лгу. Ты знаешь, что запала мне в душу с нашей первой встречи.

– Да с чего бы мне это знать? – искренне удивилась я. – Хотя, это вполне логично и укладывается в схему. Мальчик, которого все хотят западает на девочку, которая просто встала, отряхнулась и ушла! Прости, если задела твои нарциссические чувства. Впрочем, можешь и не прощать. Я уже в твоей коллекции, можешь расслабиться и лететь за новым трофеем…

– Ты даже говоришь быстрее, чем обычно. С чего бы?

– Я всегда говорю быстро, если моя речь длиннее одного предложения. Дурная привычка. Одна из многих.

– Ты так сильно боишься привязаться к кому-то?

– Я не боюсь. Просто не хочу.

– Панически не хочешь.

– С чего бы мне привязываться к очередной эротической игрушке моего отца?! Не говори глупостей! Да если бы я не была напугана до смерти, я бы вообще с тобой не разговаривала. Такие, как ты, хороши при свете луны, Лунный принц, но, когда всходит солнце… когда всходит солнце, ночь лучше всего забыть.

Его лицо дрогнуло, как если бы я ударила его и снова это молчание с ускорившимся дыханием.

– Что ж? Это закономерно. Ничего в жизни не меняется, правда? Даже после смерти.

– Ты о чём?

– Зачем ты задаешь эти лживые вопросы? Ты знаешь о чём я. Ты ведь была там, когда эта дура Синтия воскрешала меня из мёртвых? Хотя для меня всё выглядит так, будто я очнулся в Аду, а вовсе не воскрес. Поэтому больше не советую тебе играть со смертью. Как ни плох свой родной мир, в гротескной пародии на него будет ещё хуже.

Он мягко и плавно поднялся.

– Ты уходишь? – испуганно выдохнула я.

Он обернулся через плечо, и снова в его прозрачных, как лёд, глазах, отражались насмешка, печаль и давно укоренившаяся душевная боль.

– Твой голос звучи так, будто ты знаешь – захочешь, и я останусь.

– Я понимаю, что обидела тебя.

– Так извинись.

– Я действительно так думаю. И будет неправдой, если я скажу, что не хотела тебя обидеть. Потому что на самом деле – хотела.

Он резко притянул меня к себе, глядя в глаза так, будто намеревался прочитать в них мои мысли и чувства. В первый момент я подумала, что он меня ударит. Отец всегда бил, когда я переходила дозволенный им порог.

Но Ральф лишь провёл ладонью по моим волосам:

– Тебе нравится доставлять людям боль – вообще? Или я один вызывают у тебя такие чувства?

Я растерялась, задумавшись над ответом:

– Думаю… думаю, всё дело в тебе.

Какое-то время он смотрел на меня очень внимательно, пристально и с таким выражением, что у меня защемило и, одновременно с тем, сильнее забилось сердце.

– Что ж? Я не против боли. Если она приблизит меня к тебе, почему бы нет? Как ты хочешь? И что ты хочешь? Делай, всё, что нравится – я весь твой.

В его мягком голосе хотелось утонуть, а глаза затягивали в глубину, как омут. Тепло от его тела как магнитом тянуло к себе. Так хотелось хоть немного отогреться и прогнать призраков.

«Он спал с твоим отцом», – напомнила я себе. – «Он – Элленджайт. С его помощью все демоны, с которыми ты пытаешься бороться освободятся, и ты кончишь так, как кончила твоя мать».

– Я не хочу… – я отодвинулась назад, вновь укрываясь одеялом. Словно улитка, уползающая в свою раковину.

Казалось, мой ответ его разочаровал. Но Ральф не сделал ничего, чтобы удержать меня. Не знаю, к моего облегчению или разочарованию?

– Я просто не хочу быть одна.

– Я понимаю. Никто не хочет.

Мы вернулись на свои места. Я сидела, обняв колени руками. Он снова лёг, закинув руку за голову. Расстегнувшийся манжет на руке обнажил кожу. Я нахмурилась, обнаружив на ней шрамы.