– Ну да… Два раза…

В полумраке я увидел, как его глаза сияют, нижняя губа вздрагивает. Я увидел тьму в его взгляде. Это был не тот Шейн, которого мы знали.

– Все там, – продолжал Кьюзик, – были хорошо воспитаны, культурные, милые, но то, что они творят… Всякий раз, возвращаясь домой, я чувствовал себя грязным… Я сказал аптекарше, что больше не хочу туда ходить. Она меня умоляла! Она даже сказала, что влюблена в меня, можете себе представить?..

Он опустил голову, а затем снова ее поднял. Его голос дрожал от гнева.

– Самый худший – это Нэт Хардинг. Он любит грубый секс, но особенно любит накачивать наркотиками молодых перед этим, и когда они в отключке, он заставляет их делать все более и более омерзительные штуки. А сам довольствуется тем, что смотрит. Ему очень нравилось, когда я жестоко обращался со своими партнершами, что было, то было… Чем извращеннее это происходило, тем больше ему нравилось. Нэт искал не только удовольствия для себя: ему хотелось, чтобы плохо стало нам. Первым удовольствием для него было развращать нас, портить нас… в качестве… личностей… человеческих созданий…

Внезапно меня бросило в холод. Я содрогнулся при мысли о том, что Наоми попала к ним в руки. О том, что они с ней делали. Обо всех ублюдках, которые были в церкви и преспокойно слушали священника со всей мерзостью, сидящей у них внутри.

– А другие, кто там еще находился? – спросил я.

Кьюзик пожал плечами:

– Вы же видели, они носят маски… И они не разговаривали. Никогда. За исключением нескольких дамочек, которые визжали, как старые хавроньи…

– Ты никого не узнал?

Шейн задумался:

– Было дело. Одного рыбака с Оркаса, он сам назвал свое имя. Еще Хоуи, бармена из «Веселого Роджера», из-за его татуировки. Это всё.

Я не верил своим ушам. Паб, куда мы ходим почти каждый день! Наше второе логово! Когда Наоми была там с нами, этот ублюдок знал – он в этом участвовал, видел ее без одежды в руках других мужчин… Маяча за своей стойкой, он, возможно, вспоминал самые лучшие моменты…

– Там были и другие такие же молодые, как ты?

– Ага. Но не моего возраста и не здешние, иначе я узнал бы их. Впрочем, в первый раз какой-то тип зацепился с аптекаршей языками насчет моего возраста, и она соврала, сказав, что я старше, но мужик не поверил…

Внезапно я подумал о том периоде времени, когда появились первые шрамы. И о переменах в Наоми… Она угрожала их разоблачить? Поэтому ее и убили? Я поделился с остальными своими сомнениями.

– Есть только одно средство узнать это, – произнес Шейн ледяным тоном.

– Хардинг, – так же холодно ответил Чарли.

– Он выкинет нас вон, – хмыкнул Джонни. – Так и сделает.

– А потом? – возразил Шейн. – Кого, на хрен, волнует, нравится ему это или нет? Если вы еще не забыли, она была убита, черт подери. Мне кажется, что ситуация требует радикальных мер, разве не так? И мне кажется, надо показать, что у вас есть кое-что в штанах, парни. Сейчас или никогда. Я не о тебе, Генри. Ты это уже доказал там, наверху.

* * *

Курс драматического искусства Нэта Хардинга проходит три раза в неделю в бывшей методистской церкви на Мад-Бэй-роуд – до ужаса грязная дорога на Байи. Подходящее название, вам не кажется? Дождь уже прекратился, когда мы направлялись на юг острова, оставив позади зеленые возвышенности Эгл-Ридж-голф и загородный клуб. Ехали по мокрому шоссе, полному ям, трещин и сухих листьев, которые прилипали к шинам и были цвета – и размера – кухонных перчаток.

Церковь возвышается в стороне от дороги, перед полукруглой аллеей с обелиском посредине. Деревянное здание едва ли больше загородного павильона с современной колоколенкой над треугольным фронтоном.

Когда мы прибыли на место, уже стемнело. Крыльцо освещала лишь одинокая лампочка. Над входом было написано: «1905». Вокруг бесконечная равнина и лес, уже погруженный во тьму. Перед церковью было припарковано около десятка машин.

Постаравшись не хлопать дверцами, мы молча приблизились к окнам, ступая по мокрой, раскисшей от воды лужайке. Я бросил быстрый взгляд внутрь, остальные последовали моему примеру; то, что открылось нашим взорам, повергло нас в состояние шока. В зале со стенами и полом из необработанного дерева извивались тени, одни вокруг других, медленными таинственными движениями. Босиком, одетые во все черное, они молча скользили по паркету. Как и на видео, на каждом была белая маска, придающая персонажам вид, особенно вызывающий тревогу. Большинство из масок не выражало ничего, ни радости, ни печали. Но три составляли явное исключение: наморщенные лбы, горькие складки в углах ртов и нахмуренные брови выражали глубокую скорбь. Никто не улыбался. Единственный свет исходил от двух настенных светильников в форме тюльпанов, за каждым из участников действа следовали темные тени, которые смешивались друг с другом на полу.

Даже сквозь оконные стекла можно было расслышать музыку. Я узнал ее: «Вечный свет» Мортена Лоридсена – знаменитого музыканта, который часть года живет на островах. Я нашел эту постановку особенно зловещей, в этом было что-то роковое – я подумал о видеозаписи. Во влажном вечернем воздухе я ощутил дрожь.

Я попробовал опознать Нэта Хардинга, но не задерживаясь, так как не хотел, чтобы нас застали. На этот раз занавески были широко открыты – не факт, что все это закончится оргией. Я только отметил, что мужчин и женщин примерно равное количество. Я повернулся к остальным, и Шейн сделал нам знак. Мы обогнули здание, ступая по густому ковру опавших листьев, накопившихся здесь за много осенних сезонов. Позади, на краю леса, темнота казалась особенно глубокой, но было еще достаточно светло, чтобы найти дверь служебного входа, к которой вели три ступеньки. Шейн осторожно потянул решетчатую створку, и легкий скрип, который при этом раздался, заглушила раздающаяся изнутри музыка. Прямо перед нами возникла узкая лестница, и Кьюзик начал подниматься по ней. Мы последовали за ним. Наверху был балкон, идущий по периметру зала. Пригнувшись, мы доползли до самых перил. Внизу тени продолжали молча двигаться, изображая таинственную пантомиму… что именно? Я не имел ни малейшего понятия – скорее всего, каждый предавался свободной импровизации, уйдя в себя.

Сердце билось как сумасшедшее.

Что они делают?

Что стараются изобразить?

И вдруг я понял. Лоридсен… «Вечный свет»… Маски без выражения на лице и среди них опечаленные лица… Они были заняты тем, что отдавали Наоми последние почести. Пантомимой они изображали траур… По-своему.

Творческий человек, кем бы он ни был, стремится постичь тайну жизни и смерти, выразить непостижимое и свое горе. Я ни секунды не сомневался, что идея исходила от самого Нэта Хардинга, и внутри поднялся гнев. Что этот тип знает о Наоми? Да он ей в отцы годится! Что за показуха – сделать из ее смерти спектакль? Как он осмелился?!

Затем все внезапно остановилось. Музыка. Пантомима. Они обулись, торопливо попрощались друг с другом и по одному ушли. Снаружи послышался звук моторов. Две маски еще тихонько побеседовали, затем первая ушла, и второй участник остался один посреди зала. Он не шевелился. Это была одна из грустных масок. Мужчина. Спортивного телосложения. Хардинг… Притаившись за перилами, я слышал эхо своего тяжелого дыхания. Прогнав охватывающее меня чувство неловкости, я вышел из укрытия. Движение не укрылось от мужчины, и он поднял глаза к балкону. Шейн, Чарли, Джонни и Кайла тоже выпрямились.