труднее всего. Но, рассказывая им, а потом и другим людям, я чувствовала, как проясняется мой разум. И тогда в полной мере поняла, что со мной произошло.

До июня 2006 года Уилл постоянно твердил, что хочет поддерживать меня и детей и как только начнет работать, то сможет нас обеспечить. Он умолял сохранить это «мы». И твердил, что работы у него очень много. Компания, с которой он заключил контракт, довольна им, а его начальник, Кристофер, предложил несколько выгодных частных объектов. Но я знала, что это не так, потому что уже разговаривала с Кристофером. Уилл исчез из компании и не вернул пропуск и ноутбук. Он не выполнил работы финального этапа, хотя получил за них около 6 тысяч фунтов. И продолжал твердить мне, что все сделано и он поговорит с Кристофером, но в это время Крис был у меня на другой линии – он был убежден в том, что у Уилла был нервный срыв.

Изо всех сил он пытался меня вернуть, снова присосаться ко мне, но теперь я знала его тактику: отвлечение, уклонение, обещание дать ответы на все вопросы, клятвы в любви, обещания лучшей жизни и поддержки для детей, угрозы, попытки вызвать жалость, а потом гнев и предательство. Секрет был в том, чтобы заставить жертву говорить, сохранить линии коммуникации открытыми, найти слабость и использовать ее. Уиллу необходимо было нащупать нужные струны и заставить меня терзаться чувством вины и ответственности. Он делал так, чтобы я отказалась от потребности быть любимой. И был уверен, что со временем у него все получится.

Но я освободилась от его гипнотической власти и более не хотела отвлекаться от сути и от вопросов, на которые мне нужны были ответы. Я снова и снова задавала свои вопросы. Вооруженная информацией, полученной от других жертв, понимала, что он делал. И, хотя порой мне хотелось уступить его воле, я выстояла.

Он мог сказать мне всю правду. Мне нужны были ответы. В надежде получить их я предложила ему поговорить и снять груз со своей совести. Он ответил, что ценит мой шаг, но дождется приговора суда и лишь потом сможет объясниться со мной. Уилл знал, что я думаю о нем, понимал, откуда дует ветер и почему я настроена именно так, и это его глубоко огорчало. Он твердил, как ему больно, что после того, как провела с ним столько времени, говорила, что люблю его, поверила клевете и наговорам.

Я ответила, что, если он не скажет мне правду, буду искать ее сама, но не стала говорить, что уже многое узнала.

– Если ты еще этого не сделала, займись на досуге, – усмехнулся он. – Никто больше не скажет тебе обо мне ничего, чего бы ты уже не знала… Ответы и объяснения, которых ты требуешь, не появятся из ниоткуда… Никаких других жен, никаких других детей, ничего такого… Если бы все было так просто, все уже выяснилось бы, так что не тверди, что ты сама все узнаешь.

Уилл сказал, что следователь, занимавшийся его делом, знает лишь то, что сообщила ему компьютерная система. Полиция получила свидетельство о браке, созданное для сокрытия реальной ситуации, и документы были подделаны. У Мишель были свои мотивы, хотя Уилл не стал объяснять, какие именно. Он твердил, что я ничего не знаю про Дэви, иначе не заговорила бы об этом. Он даже утверждал, что Алексис не существует – ее придумали для него в ЦРУ.

Когда я спросила о других детях от других женщин, няни и Дэви, он ответил:

– Поскольку другие есть, я выполнил все свои обязательства по отношению к ним.

Но когда я спросила, что имеет в виду и не на это ли пошли мои деньги, он все отрицал. И лишь повторял, что выполнил свои обязательства и не хочет больше говорить об этом.

Он продолжал уверять меня, что все еще работает и намерен поддерживать наших детей, но я знала, что это ложь.

Мы снова и снова ходили по кругу. Когда я начинала задавать вопросы, он обижался, хотя и признавался во лжи – например, в том, что у него был секс с другими женщинами, у которых родились дети от него. Он злился, обижался, умолкал, но снова и снова возвращался к тонко замаскированным попыткам вернуть меня в свой фальшивый мир. Он то и дело разражался высокопарными тирадами:

– Не будь ханжой, Мэри… то, что я много лгал, не секрет… Но ты этого не замечала и позволяла это… Именно поэтому я говорил и делал то, что делал… Я всегда, всегда любил тебя, и ты это знала… Ты чувствовала нашу связь…

Он намекал, что знает о жертвенности больше, чем я в состоянии понять. Мне суждено было быть его женой, но я отказалась от него. Я сбежала и захлопнула дверь безо всяких объяснений. А хуже всего то, что даже не поговорила с ним лицом к лицу.

Чувствуя, что ему не удается вернуть контроль надо мной, каждый наш разговор он заканчивал словами, что я «злая», что он слишком устал, чтобы продолжать, и мы поговорим завтра. Уилл постоянно обещал сказать мне нечто большее, чтобы заставить меня поддерживать с ним связь.

Он прекратил контакты и попытки настоять на личной встрече только в сентябре 2006 года, когда его арестовали и отправили в тюрьму ждать суда. Уилл использовал даже болезнь моей матери, чтобы снова вернуться в мою жизнь. Он постоянно твердил, что хочет быть рядом, держать меня за руку, утешать и проститься с моей мамой. Он испробовал все способы, чтобы заставить меня встретиться с ним. Если бы я уступила, половина битвы была бы выиграна – он сумел бы найти способ вернуться.

* * *

В июне 2006-го я связалась с социальным работником Брендой и пригласила ее в свой дом, чтобы все ей рассказать. Я объяснила, как дурачил меня Уилл. Теперь-то я знала, что все это была ложь. Бренда слушала меня внимательно и с явным облегчением. Она поняла, что произошло и почему я отреагировала именно так. Бренда была готова помочь мне. Она с радостью услышала, что Уилл больше никогда не вернется в мой дом.

Бренда захотела встретиться с моей старшей дочерью, падчерицей Уилла. Я разрешила. Вошла Робин. Как всегда, она была полна энергии и желания показать себя гостье в лучшем свете. Она резвилась и прыгала у меня на коленях, как любая нормальная, счастливая, живая семилетняя девочка.

Бренда немного поболтала с ней, и я даже не помню о чем. Потом Робин вернулась к своим играм,