На третий день, когда жара стала спадать, прогуляться по своей новой добыче выбрался Али-Африт. С мостика «Мальмё» одномачтовую доу капитан Эклунд увидел тогда, когда та покрыла уже с половину расстояния между берегом и контейнеровозом. Под натянутым посередине суденышка тентом бинокль различал костюм мистера Абди, а рядом с ним — закутанную в белое фигуру. Ну и мода у них: все равно что покойник в саване с дыркой для лица.

Пиратскую смену Джимали сменила другая дюжина юношей, которые взялись практиковать популярное у сомалийцев занятие, бывалому шведскому моряку доселе незнакомое. С собой на борт новый караул притащил большущие пучки зеленых листьев — не корешки или побеги, а эдакие лиственные веники. Это был их кат, который сомалийцы безостановочно нажевывали. Стиг Эклунд обратил внимание, что к предзакатной поре многие из караульщиков были уже не вполне в адеквате: одни как сонные мухи, другие, наоборот, возбуждены, как драчливые павианы.

Стоящий рядом сомалиец, поведя глазами в ту же сторону, что и капитан, заметил доу и, мгновенно протрезвев, помчался вниз по лестнице на палубу, что-то тревожно крича своим товарищам, блаженствующим под навесом.

По спущенному трапу старый предводитель клана взобрался на палубу, выпрямился и огляделся. Капитан Эклунд в салюте приложил руку к фуражке (береженого бог бережет). Мистер Абди, на этот раз прибывший в качестве переводчика, давал по ходу своему господину пояснения.

Морщинистое лицо Аль-Африта, черное как уголь под белым головным убором, выказывало небывалую жестокость уже одной игрой желваков и линией рта. Гарет Эванс из Лондона хотел было упредить об этом шведского капитана, но не знал, кто в этот момент стоит рядом. Ничего не сказал и мистер Абди. Так что капитан даже толком не знал, чьим именно пленником является.

С семенящим, как на поводке, мистером Абди пиратский предводитель прошелся по мостику и по офицерской кают-компании. Затем Аль-Африт приказал, чтобы все иностранцы выстроились на палубе. Он медленно тронулся вдоль строя, игнорируя десятерых филиппинцев, но пристально разглядывая пятерых европейцев.

Взгляд предводителя задержался, в частности, на Уве Карлссоне, ладном девятнадцатилетнем курсанте в белых тропических брючках из марлевки. Через Абди он приказал, чтобы юноша снял фуражку. С задумчивой пристальностью Аль-Африт вглядывался в серо-голубые глаза, затем грубой черной ладонью с вожделеющей нежностью провел по светло-золотистым волосам юноши. Карлссон, побледнев, отвел голову назад. Сомалиец гневливо раздул ноздри, но руку убрал.

Уже на приближении к лестнице хранивший все время молчание Аль-Африт произнес на сомалийском длинную фразу. Четверо из его телохранителей тут же метнулись, схватили кадета и повалили на палубу.

Капитан Эклунд моментально выскочил из строя, чтобы выразить протест. Его за руку ухватил Абди.

— Ничего не делайте, — прошипел он, — все в порядке. Я позабочусь, чтобы все было нормально. Я знаю, что это за человек. Его лучше не гневить.

Курсанта меж тем уже подволакивали к трапу, где внизу в доу его уже ждали протянутые кверху руки.

— Капитан, что же вы стоите? — отчаянно выкрикнул Карлссон. — На помощь!

Капитан Эклунд, багровый от гнева, резко повернулся к Абди, сходящему с трапа последним.

— Вы несете ответственность за безопасность этого парня, — бросил он. — Это поведение иначе как варварским нельзя и назвать.

Абди с удрученно потускневшим лицом уже спускался вниз.

— Я поставлю это шейху на вид, — увещевательно сказал он.

— Я проинформирую Лондон, — сказал ему вслед капитан.

— Капитан Эклунд, этого я допустить не могу. Речь идет о судьбе наших с вами договоренностей. Поймите, все очень шатко. Позвольте вопросы улаживать мне.

Так он ушел. Всю дорогу обратно к берегу Абди просидел молча, проклиная сидящего рядом старого чертяку. Если он надеется, что, умыкнув этого юнгу, сможет выжать из Лондона лишние деньги за выкуп, то как бы, наоборот, не пришлось держать карман шире. Ну почему, почему эти остолопы дикари всегда все портят своим взбалмошным норовом, не давая возможности профессионально, цивилизованно вести переговоры? Ведь так хорошо, так предсказуемо все начиналось! Это одно; а теперь еще приходится переживать за того паренька. Ведь Аль-Африт, можно сказать, славится своим обращением с заключенными.

В тот вечер Ловец вышел на Ариэля, как всегда, безвылазно сидящего у себя на кентервилльском чердаке.

— Родж, помнишь тот фильмец, что я у тебя оставлял?

— Конечно, помню, полковник Джексон.

— Знаешь что: надо его нынче выставить на интернет-канале джихадистов. Том самом, где обычно красуется Проповедник.

Уже спустя час ролик вышел в эфир. Проповедник как ни в чем не бывало сидел на своем кресле, вещая напрямую в камеру, то есть обращаясь ко всей мусульманской умме. По прошествии часа ему уже внимала вся фан-база, а также миллионы тех, кто пока не перековался в экстремизм, но подумывал над этим. Плюс службы антитеррора всех стран.

Всех вышеперечисленных ждало несказанное удивление, а затем они стали вслушиваться с удвоенным вниманием. Знакомая, почти культовая фигура аскета лет под сорок на этот раз представала без обычного прикрытия нижней части лица. Взглядам нежданно открылась его смоляная борода и глаза странного янтарного оттенка.

Лишь одному из зрителей было известно, что на глазах у него контактные линзы, а исполнивший его роль Тони Суарес, беспечный обитатель сквота в Малибу-Бич, не различает на священных письменах Корана, что на черном заднике, ни единого символа.

Голос вещал, как всегда, мягко, без всякого акцента (британскому пародисту хватило всего двух часов прослушивания предыдущих проповедей, чтобы наложить голос, как говорится, тика в тику). А еще изображение было теперь цветным, а не монохромным. Но для истинно верующих это был безусловно Проповедник.

И он вещал:

«Друзья мои, правоверные братья и сестры в объятиях любящего Аллаха. Какое-то время я в ваших жизнях отсутствовал, но времени понапрасну не терял. Я много читал и все постигал нашу божественно прекрасную веру, наш ислам, и размышлял я о многом. И я изменился. О иншалла, воистину так.

Не знаю, сколь многие из вас наслышаны о мурааджаате, или о Переосмыслениях салафито-джихадистской ветви ислама. Именно над этими Переосмыслениями, братья мои, я и размышлял.

Прежде я беспрестанно взывал не просто предаться воле всемогущего Аллаха, да воссияет его имя, но и преисполниться ненависти к мыслящим не так, как мы. Однако Переосмысления учат нас, что это не так и что наш прекрасный, как восход солнца, ислам на самом деле — это не вера горькой ненависти и злобы даже на тех, кто, вероятно, наших воззрений не разделяет.

Самое известное из Переосмыслений зовется Очищенностью Воззрений. Те, кто поучал нас ненависти, пришли из Египта. Но оттуда же явилась и „Аль-Гамаа аль-Исламия“ — наши „Братья Мусульмане“, которые и привнесли те Переосмысления. И вот теперь я понимаю, что правы были именно они, а не те досужие учителя фанатизма и нетерпимости».