– Знаете, что это было? – спросил дьяк-меченосец, глядя на недописанную картину.

– Ваша мечта?

– Моя мечта, – подтверждает дьяк ровным до безжизненности голосом.

Виссарион всегда думал, что Лаврич старый, но сейчас, увидев его вблизи, понял, что ошибался. Дьяк прожил много лет, но стареть еще не начал: он был атлетически сложен, быстр движениями, хоть и сед, но полон жизненных сил, и проживет таким здоровяком еще долгие, долгие годы.

Если, конечно, не убьют.

– Это был уголок моего личного счастья…

– Игровая комната.

– Что? – Лаврич не ожидал, что Обуза посмеет подать голос, и растерялся. – Кто разрешил тебе говорить?

– А кто мне может запретить?! – неожиданно для самого себя выкрикнул букинист. – Ты явился сюда не для того, чтобы убить меня, а чтобы разобраться в себе. Ты почти купил виртуальную конуру с девочкой, которая будет угождать и ублажать, но засомневался.

– Нет…

– Засомневался.

– Нет!

– Иначе твой парень пристрелил бы меня на выходе из магазина. – Виссарион бешено посмотрел на меченосца. – Он следил, я знаю. Барадьер сказал.

Несколько секунд дьяк молчал, борясь с желанием оторвать Обузе голову, а затем нервно дернул плечом, показав этим нелепым, неконтролируемым жестом, как сильно переживает.

– Она постареет, – глухо сказал он. – Огонь, который вспыхнет между нами, рано или поздно погаснет.

– Но она будет живой и настоящей.

– Да, она будет настоящей. – Лаврич повернулся к дивану, на котором лежала завернутая в махровую простыню Галя. Девушка была в забытьи, изредка вздрагивала и стонала, словно от боли. Она сумела вырваться из картины, но потеряла много сил.

– Галя излечится, – пообещал меченосец. – За этим проследят лучшие врачи.

И его нежный, полный заботы и любви голос, показал Виссариону, что Лаврич доволен развязкой. Очень доволен, только не хочет признаваться.

– Сколько ты обещал Барадьеру?

– Мы с ним рассчитаемся, – твердо ответил букинист. – Это мое дело.

– Хорошо… – Дьяк-меченосец помолчал, но все-таки нашел в себе силы признать: – Ты был прав, Обуза, когда полез не в свое дело и помешал мне совершить ошибку. Я благодарен.

Виссарион застыл в изумлении.

А Лаврич подошел к дивану, бережно поднял девушку на руки, сделал шаг к двери, но остановился, усмехнулся и кивнул на стену:

– Забери «Подснежники», Обуза, это единственная картина, которую он написал. Пусть она будет у тебя.

– Э-э…

– Насчет документов не волнуйся: я распоряжусь, чтобы все оформили, и ты будешь считаться добросовестным покупателем. – Дьяк выдержал паузу: – Считай это моим подарком.

– Спасибо.

Лаврич ушел.

* * *

А на следующий день Виссарион явился к Раннему Автобусу первым. Самым первым. И встретил его не на шоссе, вдоль которого Валера собирал пассажиров, а на «конечной», в укромном месте позади автостанции, между глухой стеной большого магазина и забором депо. В нужный час тупичок заволокло густым серым туманом, а когда он рассеялся, Виссарион увидел желтый автобус без номера. И лысого водителя с золотым зубом, который охотно распахнул двери первому пассажиру.

– Доброе утро.

– Привет. – Обуза подошел к стеклянной стенке и остановился, положив руки на высокий поручень.

– Ты сегодня не на своем месте, – заметил водитель.

– Хочу поговорить.

– Я так и понял. – Валера медленно вывел автобус на пустынную улицу районного центра. – Слышал, ты прикончил Бергера?

– Не я, а Барадьер.

– Все знают, что ты. Барадьер – наемник.

– Значит, я, – согласился Обуза. – И ни о чем не жалею.

– Вот и хорошо.

Мужчины помолчали.

Старый автобус поскрипывал, позвякивал, иногда даже покашливал, но довольно резво бежал по дороге и вскоре должен был добраться до первой остановки, а Виссарион все мялся, не решаясь задать вопрос, ради которого приехал в дальний тупичок и полчаса дожидался появления Раннего Автобуса.

И Валера пришел букинисту на помощь.

– Бергер не просил остановиться, – произнес он, бросив на Обузу взгляд через зеркало заднего вида. – Я подобрал девчонку по своему желанию.

– Я так и думал! – с облегчением выдохнул Виссарион.

– Почему?

– Ты слишком быстро ездишь, – объяснил букинист. – Бергер не успел бы среагировать и попросить тебя остановиться.

– Ты обдумал это и решил спросить, почему я так поступил?

– Да.

– Потому что в тот день они должны были встретиться вечером, – рассказал Валера, намеренно сбрасывая скорость, чтобы приехать на остановку с небольшим опозданием. – Получилось бы так: Галя возвращается из Москвы на электричке, идет пешком, останавливается у фонаря, чтобы перейти дорогу, проезжающий мимо Бергер замечает ее… Там поворот, и водитель сбросил бы скорость… Бергер приходит в восторг и буквально выпрыгивает из машины, пускает в ход все свое обаяние и добивается результата. Ты бы никогда не узнал об этой встрече, и завтра… Не сегодня, а завтра, Бергер отдал бы Лавричу законченную картину.

– Я ее видел, – неожиданно сказал Обуза. – Замок восхитителен, солнце сияет, совсем как настоящее, а Галя на холсте – идеальна. – Он прищурился, припоминая детали картины, и закончил: – Бергер был гением.

– Но его следовало остановить, – глухо произнес водитель.

И Виссарион согласился:

– Да.

Они снова помолчали, глядя на приближающуюся остановку – там нетерпеливо переминалась вредная Антонина Антоновна, и Валера спросил:

– «Подснежники» у тебя?

– Ага, – подтвердил Обуза.

– Принеси как-нибудь. Хочу посмотреть.

– Завтра. – Виссарион повернулся и пошел в конец салона, он не хотел встречаться с ведьмой.

– И журналы не забудь! – крикнул ему вслед Валера.

Обуза уселся у окна и достал из портфеля книгу.

Он был доволен тем, что сделал.