Услышав о необычном искусстве Бергера, Лаврич захотел создать себе уголок полного счастья, оговорил детали, посмотрел наброски, одобрил замок, море, с нетерпением ждал, кого Генрих выберет в его спутницы, а когда дождался – получил удар в сердце. Найденный Бергером образ растревожил старого воина. А сегодняшний звонок с просьбой надавить на Обузу отчего-то разозлил. Отправив адъютанта Ковригина к букинисту, дьяк распорядился не беспокоить его до вечера и заперся в кабинете, деля время между текущими делами и бутылкой коньяка. И когда вернувшийся Ковригин появился в кабинете, Лаврич не поднял головы от вороха бумаг – зачем? Кто осмелился явиться без доклада, дьяк-меченосец знал, а отсутствием реакции давал понять, что не желает никого видеть. Но молодой адъютант был достаточно упрям и намеренно пошел против правил и приказа.

Он сделал два шага, замер, по уставному вытянувшись, и бодро прокричал:

– Разрешите доложить, Ваше высокопревосходительство?!

– Передал Обузе мое пожелание? – осведомился Лаврич, по-прежнему не поднимая головы.

– Так точно.

– Свободен.

– Во время разговора в магазине присутствовал Авадонна.

– Вот как? – Дьяк заинтересовался. Он не просто посмотрел на подчиненного, а отложил бумаги, откинулся на спинку кресла и холодно улыбнулся, показывая, что Ковригину удалось его удивить. – Продолжай.

– Я не знал о его присутствии.

– Это понятно: Авадонна намного сильнее тебя и мог оставаться невидимым сколь угодно долго. Почему он показался?

– В какой-то момент я разозлился, Ваше высокопревосходительство, – честно доложил Ковригин. – Я был готов убить Обузу, но Авадонна охладил мой пыл и… прогнал меня. – Голос молодого здоровяка окреп: – Авадонна поступил правильно, не позволил случиться схватке, которой вы не желали, Ваше высокопревосходительство. Я же допустил оплошность и готов понести наказание.

– Это предложение обсудим позже, – усмехнулся Лаврич, жестко глядя на адъютанта. – А теперь говори, зачем ты ко мне вломился? Рассказать о встрече с Авадонной можно было потом, не нарушая мой приказ не беспокоить до вечера. Что еще случилось?

– Я прошу дозволения изложить свое личное мнение, Ваше высокопревосходительство, – твердо произнес Ковригин.

– Ты нарушил мой приказ, чтобы поделиться своими соображениями? – дьяк удивленно поднял брови.

– Они мне кажутся важными, Ваше высокопревосходительство.

– Докладывай.

– Обуза убежден в своей правоте.

– И?

– Это все, что я хотел сказать, Ваше высокопревосходительство, – доложил Ковригин, по-прежнему стоя «смирно». – Обуза до колик вас боится, но убежден в своей правоте, и я думаю, он не остановится.

– Речь идет о девчонке? – быстро спросил Лаврич.

– Насколько я понял – да.

«Видимо, Обуза каким-то образом узнал, что собирается сделать Бергер… Пожалел Галю… Пожалел… Пожалел совершенно незнакомую девчонку… Так пожалел, что собирается пойти даже против дьяка-меченосца… Обуза хочет помешать Бергеру воплотить мою мечту… А я…»

Впервые Лаврич не знал, как поступить. Он всегда шел напролом, сражался, принимал решения и не отказывался от них, но теперь… Он вспомнил, как сжалось сердце при взгляде на плохую, размытую фотографию улыбающейся девушки. Он едва разглядел ее лицо, а его душа запела от восторга. Лаврич помнил.

Тогда он поддался на уговоры художника, но судьба дала еще один шанс: Ковригин, хладнокровный, отстраненный, исполнительный Ковригин рискнул вмешаться не в свое дело. На Ковригина произвело впечатление упорство книжного червя, а удивить адъютанта упорством ой как трудно.

«Это знак или случайность?»

Ответа Лаврич не знал. Понял, что молчание затянулось, и приказал:

– Следи за Обузой.

– Только следить?

– Что бы он ни делал – не мешай. Но докладывай о каждом шаге.

– Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство. – Ковригин резко повернулся, но замер, услышав неохотное:

– Ты молодец.

И улыбнулся двери.

* * *

Два следующих часа Виссарион провел в полнейшем расстройстве. Он прекрасно понял, труп какого именно глупца имел в виду Авадонна во втором случае, согласился с тем, что не хочет им оказаться, убедил себя, что нужно серьезно отнестись к посланию от самого дьяка-меченосца и не лезть в чужие дела, но…

Но образ милой, улыбчивой девочки не шел из головы.

Она будет обманута.

Она…

Рассудительная часть Обузы, та, что досталась от отца, веско говорила: «Забудь». Дерзкая материнская требовала порвать к чертям планы гнилого художника и спасти нимфетку. Ярость Лаврича дерзкая часть оставляла за скобками, уверяя: «Само как-нибудь рассосется», что полностью соответствовало лихому материнскому характеру.

И надо же такому случиться, что именно в разгар метаний Виссариону позвонил Граппа.

– Да?

– Бро, привет! Как бизнес? Все пучком? Доходы растут?

«Пучком»? «Бро»?

В эту секунду Обуза окончательно понял, что ему до тошноты не нравится манера общения будущей рок-звезды. И никогда не нравилась.

– Я тебе звонил, – сухо сообщил Виссарион, так и не справившись с неприязнью. Но собеседник ее не почувствовал – он был слишком увлечен собой.

– Бро, все так завертелось после вчерашнего, голова идет кругом, – расслабленно поведал Граппа. – Прикинь: песенка понравилась! Мне реально оборвали трубу, и сегодня у нас, в натуре, концерт в крутом клубняке! Прикинь! Сет на целый час!

– Кто о нем договорился?

– Э-э… – Граппа сбился, видимо, даже он почувствовал неловкость, но через секунду продолжил прежним тоном: – Бро, серьезно, я говорю: голова кругом. Улет в натуре. Постоянно кто-то звонит и что-то предлагает. Мы только соглашаемся… А тут такая удача, клуб центровой, это реально бомба, бро.

– Я понимаю.

«У меня ведь не было с ними контракта. Они ничем мне не обязаны… Грустно? Грустно. Но быть продюсером – это не только упрашивать друзей дать подопечным шанс. Это много больше. Намного больше. Это то, к чему, как правильно сказала Настя, у меня нет никакого таланта. Дело даже не в том, что я не умею: мне просто скучно».

– Где моя машина? – поинтересовался Обуза, справившись с желанием наорать на бесчестного подопечного.

– Что?

– Машина где?

– А. – Граппа вновь замялся. – Бро, ты не против, если я отдам ее завтра? Мою никак не починят…

Будничная наглость выглядела так жалко на фоне происходящих событий, что букинист даже скривился в презрительной гримасе:

– Хорошо, катайся пока. Я перезвоню.