– Его бы вытошнило, – ответил преподобный. – Во всяком случае, от лицемерия.

– Не нужно так говорить. У всего есть причина, Билл. Вы должны знать это лучше большинства.

Преподобный рассмеялся.

– Ты цитируешь строки, которые я произносил сотни раз за много лет и со временем осознал, что они такое. Просто строки.

Пит ухмыльнулся дороге.

– Звучит так, словно вы потеряли веру, Билл.

– Может, тебе стоит побеспокоиться о людях в центре?

– А вам? – отозвался Пит. – Не желаете в чем-нибудь исповедаться, преподобный?

– Не та религия. – Билл покачал головой, брезгливо взглянув на Пита. – Где твое уважение?

– Думаю, там же, где ваше самоуважение. Вы не были таким высокомерным, когда брали мои деньги.

Джо подался вперед. «Вот оно».

– Я не брал твои деньги, – сказал Билл, на щеках проступили две красные точки. – Я их использовал. На церковь, на убежище, на нашу программу помощи. Они пришли из зла и ушли на благо.

Пит подмигнул старику.

– Здоровое кольцо с рубином у вас на пальце – это и есть благо? Жаль, что ваш сын не разделял ваших прогрессивных взглядов.

Машина вильнула; снег и лед одергивали колеса, когда Пит выруливал влево, борясь с проскальзыванием.

Преподобный раздраженно ткнул кулаком в лобовое стекло.

– Ты свернул не на ту дорогу. Мы не попадем в центр.

– А мы и не собираемся в центр, – сказал Пит, – мы…

Джо дернулся на заднем сиденье, когда что-то врезалось в них сзади, закрутив машину, как хоккейную шайбу, отправив ее делать пируэт за пируэтом, пока сила тяжести не взяла верх и не вышвырнула ее прочь с дороги; все кренится, бьются стекла, сминается сталь, кричат люди, машина крутится, все заканчивается…

Дейзи-Мэй видит, что она снова стоит на платформе, с тем же гнетущим ощущением узника в собственном теле, зрителя повторов прошлого, беспомощной куклы.

«Я помню этот день. Такая гребаная жара, будто пот лижет меня языком между лопаток».

– Погодка, чтоб драться, – говорит ей Райан из прошлого, подмигивая. – Драться и трахаться. Ладно, ты знаешь, что делать?

«Я знаю, поскольку план прост, и мы уже повторяли его десять раз».

– Хочу еще раз послушать, – говорит Райан. – Буду себя лучше чувствовать, милая, когда услышу, какой он простой, из твоих губ.

– Я держусь за сумку, типа от нее зависит моя жизнь, потому что так и есть.

«Я уже повторяла эти строчки, декламировала аудитории из одного человека. Игры дерьмовее я еще не видела».

– Когда я приезжаю в Ноттингем, перед входом в вокзал есть бутербродная. Я захожу туда, покупаю, что захочу, и сажусь снаружи. Ровно через десять минут подходит девушка и садится со мной рядом. Она принесет точно такую же сумку и поставит ее рядом с моей. Она их поменяет. Мы обе выкурим по сигарете – может, даже по две, – так делают все приятели, которые обедают вместе, особенно в Дозингеме. Потом она встает с моей сумкой и уходит. Я беру ее сумку, пару часов брожу по городу, на случай если кто-то за мной следит – хотя никто не будет, – это не так подозрительно, как сразу вскочить в обратный поезд до Скегнесса. Сумка, которую я возьму у девушки, такая же важная, как первая, и я ни при каких обстоятельствах в нее не заглядываю. Сажусь на поезд в три пятьдесят пять до Скегнесса, и там меня будешь ждать ты. Я ничего не пропустила, верно?

– Пропустила. По приезде ты получаешь чмоки от меня, – говорит Райан, – а еще пять штук чистыми и кучу годного кайфа.

«Я чувствовала себя такой взрослой, такой бандиткой, будто жизнь наконец-то начинает крутиться. Этот день ощущался первым днем моей оставшейся жизни. Я не знала, что он будет последним».

* * *

– Конечная остановка, – сказал кондуктор. – Мы в Ноттингеме, милая.

Я резко просыпаюсь. Я в поезде, в вагоне пекло, будто он знает, что мне требуется проезд до ада. Я дурею, потому что два дня назад Райан вытащил иголку из моей руки и сказал: «Дальше работаем, детка. Ты же не можешь прокладывать трассу под кайфом, верно? Работа важная, ошибаться нельзя, потому что, если ошибешься, последствия будут не только у тебя».

Все это очень круто и, блин, здорово, но когда дуреешь, хочется спать сном мертвых. Так что я уселась на сиденье, сжимая в руках сумку, и сказала себе: «Закрою глаза всего на пару минут; я же знаю, что мне нужно быть настороже. Иначе какой от меня толк, когда я так устала, да еще в этом жарком котле?»

Когда меня разбудил кондуктор, панике понадобилась всего пара секунд.

У меня на коленях ничего не было. Это отсутствие тяжести было самым страшным, что я когда-либо испытывала.

– Моя сумка, – с отчаянием сказала я кондуктору в этой репризе моего темнейшего часа. – Где моя сумка?

Он не знал тогда и не знает сейчас.

Страх – я не думала, что такой страх возможен – вгрызся в мои внутренности, дразня меня. На мгновение мне почудилось, что я еще сплю, что мне нужно только проснуться и схватить потертые кожаные ручки, что шелушащийся логотип «Хэд» в дюйме от моих пальцев, – но в следующую минуту у меня упало сердце, напомнив о правде, о ряби отчаяния, холодящей душу даже в жаркое бабье лето.

Мне страшно захотелось вмазаться.

Вмазаться, и пусть все уйдет, как оно уходит сейчас.

* * *

Смещение пространства и времени – и я в Ноттингеме, перед кафе. От асфальта идут волны жара, запах города, жарящегося в собственной грязи.

Подходит девушка. Это девушка, с которой я должна была обменяться сумками. Она несет точно такую же сумку, как пропавшая у меня. Она тощая, с ярко-зелеными волосами, короткая юбка и длинное лицо, по которому наугад разбросан пирсинг, будто его делали, пока она спала.

Она садится напротив меня и смотрит на место, где должна стоять сумка.

Она спрашивает меня, где сумка.

Я представляюсь, словно это ответ.

– Мне похер, как тебя зовут. Где сумка?

В горле поднимается желчь, и мне требуются все силы, чтобы загнать ее обратно.

Как мне сказать, что сумка пропала? Как мне напроситься на собственное убийство?

Тощая девушка запускает ногти в крашеные волосы; краска такая дешевая, что кажется, она осыпается под рукой.

– Блин, ты ее потеряла.

Я киваю, едва заметно, скорее вздрагиваю.

– Бл… – говорит тощая. – Бл…

Я перестаю существовать для нее, поскольку она уже думает, как лучше избежать той неглубокой могилы, которую выкопают для меня. Достает телефон – складной «Самсунг», такой старый, что на нем практически видна табличка «Одноразовая мобила наркодилера» – и по памяти набирает номер.