– Ты меня слышишь?

– Ага – у-уф.

Удары прекращаются, и я заставляю себя глубоко вздохнуть. Я же должен на чем-то лежать, но на чем? Я открываю глаза как следует.

– М-да, плохо дело. Мое колено…

В поле зрения появляется Алан, за ним толпятся люди.

– И что это было? – спрашивает он.

– А Мо…

– Я в порядке, Боб, – ее голос звучит откуда-то сзади. Я вздрагиваю, и чувство от этого такое, будто кто-то меня опять приложил дубинкой по затылку, – голова раскалывается.

– Эта… штука… – ее голос дрожит.

– Это алтарь, – устало говорю я. – Я должен был опознать его раньше. Алан, где-то здесь ходит враг. Мо – приманка в ловушке.

– Объясни, – почти рассеянно говорит Алан.

Я поворачиваю голову и вижу, что Мо сидит, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги; кто-то выдал ей красный комбинезон – от вакуума не защитит, но хоть не замерзнет здесь, – а на плечи набросил серебристое одеяло. За ней виднеются обломки алтаря.

– Не так уж трудно открыть врата и провести через них информационную сущность, особенно если с другой стороны наготове есть тело, так? Физические врата сложнее, и чем больше они должны быть, тем больше энергии нужно потратить, чтобы их стабилизировать. В общем, это алтарь; пара похожих хранится в подвале музея, в который мы ходили. Жертву кладут на алтарь, подсоединяют к призывному контуру и убивают – для этого была нужна «люстра», – чтобы направить энергию обратно. Но здесь стражи и защиты на алтаре испорчены. Когда произойдет призыв, они не дадут никакой защиты, и эта тварь одержит всех, до кого дотянется. Перекинется через электропроводимость, многие из них так распространяются.

– И ты попытался ее прикрыть своим телом, – замечает Алан. – Как трогательно!

Я кашляю и морщусь, когда в голове вспыхивает боль.

– Ну, не совсем. Я прикинул, что груз не пробьет мои баллоны с воздухом. А если бы Мо погибла, то и нам всем настал бы конец.

– А что здесь призывали? – по-прежнему хрипло спрашивает Мо.

– Не знаю, – хмурюсь я. – Ничего приятного, это уж точно. Но это ведь не Аненербе, верно? Хоть они и выстроили здесь все, они давно умерли. Покончили с собой, судя по всему. Этот ублюдок – одерживающая сущность – прыгает из тела в тело. Она тебя отслеживала от самых Штатов, но, заполучив, использовала только для того, чтобы бросить жертвой в призывный контур. Не сходится, да? Если ты ей была настолько нужна, почему бы просто не подойти к тебе, не пожать руку и не перепрыгнуть в твою голову?

– Сейчас это не важно, – включается Алан. – Мы скоро уходим. Роланд говорит, что врата сжимаются; у нас примерно четыре часа на то, чтобы отступить, а твой загадочный похититель пока даже не попытался пробиться к вратам. Поэтому мы поставим на вратах стража, уйдем к чертовой матери отсюда и оставим тикать бомбу. Мимо нас он обратно не проскочит, а заряд разнесет все, что здесь осталось.

– Ой-ой. Как там мои баллоны?

– Погнулись. И передняя панель костюма сгорела – приняла на себя разряд, иначе бы ты уже был угольком. Я займусь организацией лично, поскольку у всех нас сбоят рации, – говорит Алан и оборачивается. – Хаттер, приведи их в порядок и подготовь к отступлению, чтобы оба были на ногах в течение часа. Нам тут много чего нужно сделать. – Он смотрит на меня и подмигивает. – Ты молодец.

Через пятнадцать минут я отхожу настолько, что могу сесть, опершись о стену, а Мо уже даже почти не дрожит. Она прислоняется ко мне.

– Спасибо, – тихо говорит она. – Это было намного больше…

В дверь вваливаются Хаттер и Хайтин с полными сумками: вакуумное белье, подогреваемый внешний комбинезон, новые регулятор и баллон для моего каркаса, новый ранец и шлем для Мо.

– Ты посмотри на этих голубков, – говорит Хайтин, которого мы явно веселим. – Подъем, птички, будем вас готовить к выходу, потому что нести вас никто не будет.

Пока Хаттер помогает Мо надеть спецкостюм, я ковыряюсь в обломках прокрустова ложа, чтобы найти свой наладонник – он выпал, когда мне пришлось прыгать, чтобы спасти жизнь Мо. Я нахожу его на бетонном полу: его явно пнули ногой в угол, но девайс не пострадал, и это большое облегчение. Я поднимаю его и рассеянно проверяю фоновый уровень тавматургии, а потом примерзаю к месту: здесь что-то в корне неправильно. Я обвожу дисплеем стены, пока не обнаруживаю необъяснимо высокие показания перед стойкой с распределителями высокого напряжения. Что-то здесь происходит: локальная энтропия пробивает потолок, будто информация уничтожается необратимыми вычислениями где-то рядом. Но стойка выключена. Я прячу наладонник в карман и на пробу тяну стойку на себя – и чуть не падаю, когда она легко подается мне навстречу.

– Эй! – У меня за спиной возникает Хайтин, отталкивает меня в сторону и направляет дуло автомата в темноту за стойкой.

– Стой, – резко командую я. – Смотри.

Я включаю фонарь на шлеме, и тут же об этом жалею.

– О господи, – говорит Хайтин и опускает оружие, но глаз не отводит. За стойкой скрывается еще одна камера: ее явно не трогали давным-давно, но холод сохранил части тел так, что их еще можно опознать. В воздухе висит зловоние скотобойни: не разложение, но запах смерти. И запчастей доктору Франкенштейну тут хватит где-то на десяток монстров: они лежат грудами в бурых озерцах льда по углам.

– Закрой дверь, блин, – ровно говорит Хайтин и отходит в сторону, давая мне дорогу.

– Ножовка у кого-нибудь есть? – спрашиваю я.

– Ты что, серьезно? – Хайтин даже поднимает забрало шлема, чтобы выпучить на меня глаза. – Зачем?

– Хочу взять образцы с пары верхних тел, – медленно говорю я. – Думаю, они могут быть связаны с операцией Мухабарата в Санта-Крузе.

– Ты чокнутый, – заявляет он.

– Возможно. Но ты же хочешь узнать, кто были эти люди?

– Вот совсем не хочу, – возражает Хайтин, а затем глубоко вздыхает. – Слушай, я был в Боснии, понимаешь? Братские могилы. – Он отводит глаза и проводит ногой по полу. – Летом пару недель охранял там судмедов. Самое худшее – что потом моешься-моешься, но отмыться не можешь. Когда этот запах въедается в одежду, проще просто выкинуть. Ты окончательно рехнулся, если думаешь, что я тебе помогу набрать трофеев.

– Тогда просто дай мне топор, – раздраженно огрызаюсь я.

А потом снова морщусь и жалею, что дернулся. Хайтин долго и пристально смотрит на меня, словно пытается решить, нужно ли скрутить меня прямо на месте, но потом разворачивается и уходит.

Возвращается он с пожарным топором и пустой сумкой для инструментов, а затем оставляет меня на десять минут, и за это время я узнаю, как трудно перерубить запястье трупа, который пролежал замороженным несколько дней или месяцев. Я зол, очень зол – настолько зол, что эта работа меня не тревожит. Я хочу найти ублюдка, который это сделал, и отплатить ему той же монетой. И если для этого нужно отрубать мертвецам руки, я легко готов заплатить эту цену – и дать на чай.