Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может, Лариса все это выдумала? Но бывшая жена Валеры клялась, что говорит правду, известную ей из первых уст. Неужели она тоже бывала в той баньке? Сколько же ей тогда было? Пятнадцать лет, четырнадцать? Пожалуй, еще меньше. Так стоит ли верить?
Николай Михайлович поднялся, направился в глубь квартиры. Жена по-прежнему не выходила.
– Нина! – позвал он.
И не услышал ответа.
Храпычев заглянул в гостиную, в столовую, в спальню и даже в свой кабинет – везде было пусто. В конце концов, буквально на всякий случай, Николай Михайлович открыл дверь кабинета тестя, в который, кроме Владимира Егоровича, никто не должен был заходить. Так и есть, Нина оказалась там. Сидела в обшарпанном вольтеровском кресле и что-то читала, делая вид, что не замечает присутствия мужа.
– Что тебя так увлекло? – спросил он.
Нина молча подняла книгу и показала обложку. Старый журнал «Экономика и жизнь».
– Что там может быть интересного? – удивился Храпычев.
– Статья Ладейникова «Финансы и мораль», – ответила Нина.
– Тоже мне, Макиавелли, – усмехнулся Николай Михайлович, – Френсис Бэкон недоделанный.
– А ты ознакомься, – посоветовала Нина. – Очень актуальная статья. И к тебе имеет прямое отношение.
– В каком смысле?
– Я же сказала: в прямом.
– У тебя неприятности? – спросил муж. – Ты сегодня какая-то другая.
– Неприятностей у меня нет, за исключением одной, имя которой Николай Михайлович Храпычев. Зато большие неприятности у человека, который превосходит во всем меня, тебя и всех наших знакомых.
– У кого? – изобразил непонимание декан.
– У Валеры Ладейникова. Я не знаю, что с ним и почему, но он сейчас вынужден жить в какой-то гостинице.
– Не говори ерунды, – поморщился Храпычев, – Верблюд просто прибедняется.
– Верблюд? – возмутилась Нина. – Кто его так назвал? Не потому ли, что он вас всех на своем горбу тащит? Отцу моему до сих пор стыдно, что он просил Валеру брать его в соавторы, чтобы статьи были опубликованы. Однако фамилия Ладейникова всегда стояла второй, хотя отец мой и пары строк в тех статьях не написал.
– Я не могу разговаривать с тобой, когда ты так раздражена, – сказал Николай Михайлович и вышел в коридор.
Он направился на кухню, предполагая, что ужин, как и всегда, ждет его на плите. Но плита была пуста. Храпычев открыл дверцу холодильника, и тут на пороге кухни появилась Нина, желавшая продолжить прерванный разговор.
– Ты сказал, что сегодня я другая. На самом деле я была другой все дни жизни с тобой. Помнишь слова Маркса о том, что за сто процентов прибыли капитал снял с женщины одежду, а за двести процентов снимет с нее кожу? А ты из меня душу вынул просто так, из удовольствия изображать из себя значительное лицо.
Храпычев усмехнулся: Нина впервые разговаривала с ним так. Ничего, придет в себя, еще прощения будет просить. Он знает, как поставить ее на место.
– Ты хочешь развода? – спросил Николай Михайлович.
Нина кивнула.
– Именно сегодня ты захотела развода? – удивился он.
Нина покачала головой.
– Нет, я хочу его давно, много дней. Ровно столько, сколько мы с тобой женаты. А сегодня я требую, чтобы ты убирался из квартиры, в которой жили мой отец и моя мать, из квартиры, где они были счастливы и менее всего хотели, чтобы у них был такой зять. Отсюда на фронт ушел мой дед, здесь во время блокады умерла от голода моя бабушка. И ты, дрянной человек, просто права не имеешь тут находиться.
– Хорошо, я уйду, – согласился Храпычев. – Однако если ты думаешь, что от меня так легко можно избавиться, то глубоко заблуждаешься. Меня нельзя вышвырнуть пинком под зад.
– Убирайся, – тихо произнесла Нина. Повернулась к мужу спиной и пошла дочитывать старую статью Ладейникова.
Николай Михайлович достал из холодильника колбасу и банку икры, включил чайник, начал делать себе бутерброды и увидел, как трясутся его руки. Трясутся не от страха, а оттого, что он должен сдерживаться, чтобы не взорваться прямо сейчас, не ворваться в кабинет тестя, не вытащить стерву-супругу за волосы из просиженного вольтеровского кресла. А так хотелось бы выволочь ее на лестничную площадку и сбросить вниз по ступенькам, по которым в былые времена поднимались разные мелкие людишки, униженные в своей почтительности к великому пролетарскому писателю Максиму Горькому.
Декан отправился в свой кабинет и из сейфа, оборудованного в тумбе рабочего стола, выгреб все наличные деньги. Пересчитал: денег должно хватить на неплохую новую квартиру. Потом собрал выписки из банков, где открывал депозиты, сложил суммы вкладов – так и есть, чуть-чуть не хватает до полумиллиона долларов. Ему должно хватить. А скоро денег будет больше, значительно больше: он поставит отчисление студентов и прием их обратно на поток, и деньги потекут к нему рекой. Только уже не стоит хранить их в сейфах, лучше нанять брокеров… нет, он сам будет играть на бирже и развернется… а потом станет ректором…
Николай Михайлович собрал небольшой чемодан. Сложил туда рубашки, галстуки, носки и деньги. Подумал немного и прошел в спальню, где в туалетном столике стоял старинный несессер жены, в котором хранились украшения ее и матери, драгоценности, что дарил Нине сам. Он спешил, а потому не стал копаться, выискивая свои подарки, а просто вывернул все содержимое в карманы.
Взяв чемодан, Храпычев вышел в прихожую. Заглянул на кухню и увидел лежащие на столе сделанные им бутерброды. Аккуратно сложил бутерброды в пакет. Достал из холодильника вскрытую банку с черной икрой, перетянул ее резинкой и положил в другой пакет. Потом стал вынимать из холодильника все подряд: упаковку перепелиных яиц, начатую бутылку сельдереевого сока, три персика, контейнер с крупными развесными оливками, кусок буженины, банку с печенью трески, упаковку с нарезанным французским сыром и банку килек в томате. После чего оделся, вышел из квартиры, спустился во двор, сел в «Лексус» и поехал к Хакимовой.
Валерий Борисович не любил хоккей. Вернее, никогда не смотрел телевизионные трансляции матчей. Он и телевизор-то включал крайне редко. А вот Лариса любила расположиться в кресле перед ним. Ставила перед собой столик с закусками, бокал с мартини и следила за сюжетом бразильских сериалов или демонстрацией мод. Доносящаяся из-за стены латиноамериканская музыка не мешала Ладейникову: главное, чтобы жена не приставала с просьбами написать за нее очередную статью или подготовить выступление на какой-нибудь межвузовской конференции. Хотя и то и другое не отнимало много времени.
Теперь же он сидел с Виктором возле телевизора и наблюдал за перипетиями хоккейного матча.
– Сам-то в хоккей играл? – поинтересовался Виктор.
Ладейников покачал головой и сказал, что два года занимался самбо, потом год боксом, но лишь для того, чтобы научиться постоять за себя. А когда понял, что недоброжелатели если и остались, то умело скрывают свое отношение к нему, занятия спортом забросил. Правда, учась в университете, снова посещал секцию самбо.