Однажды утром мы услышали треск хлопушек. «До праздника осталось четыре дня, и вот начинают объявлять о нем», – сказал Лубис. «На этот раз он будет очень многолюдным, – добавил я. – Приедет куча народу, чтобы посмотреть на Ускудуна. Ты же слышал лесорубов. Они ни о чем другом и не говорят». Это было правдой. Лесорубы испытывали симпатию к боксеру, который, как сказал кудрявый дровосек, «раньше орудовал топором». «А еще я все время вижу, как Убанбе с компанией тренируются возле павильона, – добавил я. – От этой истории они просто голову потеряли». Лубис улыбнулся: «Они ее теряют по любому поводу».

Когда мы вышли на опушку, перед нашим взором открылся весь Ируайн. День был прекрасный, и местечко казалось больше, чем раньше, словно оно подросло. Небо было очень высоким, солнце стояло в зените. Речушка, помутневшая было во время дождей, теперь несла такие светлые воды, что они казались сложенными из осколков зеркала. Дома – дяди Хуана, Лубиса, Аделы, Убанбе, мельница – были будто погружены в сон. Сонными казались также лошади, собаки, овцы и куры, которых мы различали возле домов.

На небе появилось крохотное облачко: след от взрыва энной утренней ракеты. «Я хочу сказать тебе одну вещь, Лубис». Он остановился. Моро сделал то же самое. «Я не намерен играть на открытии памятляка». – «Я тоже не собираюсь туда идти», – ответил он. Мне хотелось подойти к речушке и сесть на камень на берегу, но я не двинулся с места. То, что с Адрианом или Терезой было бы совершенно нормально – отойти в сторону, чтобы сделать признание, – с Лубисом было непросто. «Но я не знаю, есть ли у тебя возможность избежать этого, Давид, – добавил он. – Тебя ведь включили в программу». – «Я ее не видел», – сказал я с некоторым удивлением. «Там даже поместили твое фото». – «Да?» Я подумал, что это, видимо, Тереза попросила своего отца. «Увидишь. У Аделы дома есть программа». – «Я хочу спросить тебя об одной вещи», – сказал я ему. Он ждал. Речушка струилась в тишине. «Я заметил, что ты не хочешь видеть Анхеля. И я задаю себе вопрос, не потому ли это, что они с твоим отцом были врагами во время войны». Мне трудно было говорить, но я заставил себя продолжать: «Думаю, ты знаешь, что твоего отца хотели расстрелять. Анхель, Берлино и все остальные. Но особенно Анхель. Он преследовал его». Признание было сделана «Его спас твой дядя Хуан, – сказал Лубис. – Он спрятал его, когда патруль уже шел за ним».

Моро принялся есть траву на берегу реки, но Лубис похлопал его по крупу, и тот тронулся с места. «Уже почти тридцать лет, как закончилась война, Давид. И почти семь, как умер мой отец. Я тебе правду говорю, я давно забыл обо всей этой истории». Он прошел вперед, я же не двинулся с места: «Я тебе не верю. Не могу поверить». Он сделал знак, чтобы я следовал за ним. «Пошли. Надо отнести пустые кастрюли Аделе. Она любит, чтобы к вечеру они были У нее чистыми».

Я испытал ярость к Моро. Он все быстрее устремлялся к дому Аделы и, казалось, тащил за собой Лубиса, словно их связывала невидимая нить. Трудно было поддерживать разговор на ходу.

Мы подошли к мосту напротив Ируайна. Внезапно нить, связывавшая ослика и моего друга, лопнула Моро потрусил к дому Аделы; Лубис уселся на перила. «Знаешь, почему Моро так спешит? – сказал он. – Потому что Адела дает ему кофейную гущу. Для него нет лакомства вкуснее».

Он поднял с земли веточку и бросил ее в речку. «У твоего отца с моим была очень серьезная проблем ма, – сказал он. – До войны сюда часто приезжали какие-то люди на грузовике, забирали несколько человек и везли их в Сан-Себастьян, в дома, где работали эти женщины… Им платили сколько-то, и полное обслуживание». – «И мой отец занимался этим?» – спросил я. «Я бы так не сказал. Но, судя по всему, грузовик заезжал на городские праздники, и твой отец иногда ехал с ними. Разумеется, с аккордеоном. Но не знаю, может быть, мой отец и ошибался. Он был очень благочестивым. Я бы сказал, слишком благочестивым. И никак не мог с этим смириться. Ему казалось постыдным обращаться с людьми, как с животными. И так случилось, что он донес на них. – Лубис встал на ноги. – Людям с грузовиком пришлось предстать перед епископом. И епископ пригрозил им отлучением от Церкви. Это-то и вызвало ненависть твоего отца. А потом, во время войны, сам знаешь. Убивали кого только могли».

На дороге появились близнецы, которые вели на веревке Моро. Подойдя к загону для лошадей, они открыли дверцу и втолкнули его внутрь. Фараон, Зиспа» Ава, Блэки и Миспа стояли рядом с изгородью, но не удостоили его даже взгляда.

На речушке напротив дома Аделы была переправа, выложенная из гладких камней. «Тебе не дают покоя очень старые истории, Давид», – сказал мне Лубис, когда мы перешли на другой берег. До кухни Аделы оставалось метров двадцать; в моем распоряжении был только этот отрезок пути, чтобы затронуть еще одну тему. «А тебе, Лубис, какие истории не дают покоя? Почему ты избегаешь моего отца? Из-за того, что произошло, когда убили Поля? Я что-то такое слышал».

Адела вышла на улицу. «Я уже накормила близнецов, так что сегодня у нас будет поспокойнее», – крикнула она нам. С тех пор как мы стали ходить к лесорубам, мы обедали все вместе. «А Себастьян?» – спросил Лубис. «Да вон он там, курятник чистит, – сказала Адела. – В последнее время никак не удержать его дома. Но ничего, я его научу. Я не такая добрая, как ты. Если бы Панчо был моим братом, я бы сбила с него спесь палкой». Она потрясла рукой, словно у нее и вправду была палка. «Если бы Панчо был твоим братом, тебе пришлось бы самой таскать кастрюли лесорубам, Адела», – возразил Лубис. Адела шумно вздохнула и сделала нам знак пройти в дом. «Ты очень хорошо получился на фотографии, Давид!» – сказала она мне, когда мы вошли на кухню, показывая нам программу. Там напечатали фотографию, сделанную несколько лет назад, и мне она была неизвестна. Я подумал, что, по-видимому, ее дала Тереза.

Мы сели за стол. «Давид, когда погиб конь, ничего необычного не произошло, – тихонько сказал мне Лубис. – Тебе следовало бы оставить в покое эти истории и поразмыслить, как устроить так, чтобы не играть на открытии памятника. Поскольку ты включен в программу, тебе это будет непросто. За тобой придут».

«Это правда! К тебе приходили, – неожиданно вое кликнула Адела, которая услышала последние слова Лубиса. – Тебя разыскивал Мартин из гостиницы! И ни много ни мало, как с ящиком шампанского! Вот он стоит!» Она принялась громко причитать о том, что дети сводят ее с ума, особенно Себастьян, и она обо всем забывает. «А что он сказал?» – «Похоже, он сдал экзамен. И говорит, что благодаря тебе. Поэтому он и приехал с шампанским. Хотел это отметить. Он уехал за четверть часа до того, как пришли вы. Но, боже мой, как я могла это забыть!»

Ящик стоял рядом с очагом, и в нем было шесть очень нарядных бутылок французского шампанского. «Да, он сказал мне еще одну вещь. – Адела поднесла руку к голове, словно пытаясь сосредоточиться. – В пятницу он за тобой приедет. Они хотят устроить в гостинице репетицию перед открытием памятника. И в этот же день из Франции приедет Тереза». Она вновь вздохнула и подняла ящик, не переставая жаловаться на плохую память. «Поставлю несколько бутылок в холодильник, вдруг вы захотите попробовать», – сказала она.