В смирении была его сила.

В 1840-х годах Лондон наконец опередил Пекин в борьбе за звание самого крупного города мира. К 1860 году численность его населения достигла 2,8 миллиона человек; Париж и Вена отставали почти вдвое. Но эти города, в отличие от Лондона, осознавали свои недостатки. В Париже Наполеона III располагались одни из худших трущоб Европы. Богатые жители прятались от них за стенами особняков-«отелей». Ширина даже самых больших улиц редко превышала пять метров, а самых узких не достигала и метра. В домах царила такая же скученность, как в самых ужасающих тюрьмах. Четверо из семи новорожденных не доживали до года.

В 1854 году по повелению Наполеона префект департамента Сена барон Осман сделал в Париже то, чего Кристофер Рен в свое время не смог сделать в Лондоне. Префект предложил геометрическую звездообразную сеть круговых площадей и бульваров, проложенных прямо через «человеческое болото». Всего за 17 лет он соорудил восемьдесят километров авеню, а заодно и совершенно новую систему водоснабжения и канализации. Его строительные подрядчики действовали как армия захватчиков; треть миллиона жителей были переселены в переулки или на поля за стенами города. Рядом с подобным разгулом бледнеет даже история лондонских железных дорог и строек Столичного управления работ, ведшихся в то же время.

Барон Осман руководствовался не только архитектурными, но и политическими мотивами. Он собирался «вспороть брюхо старого Парижа – кварталы беспорядков и баррикад» и создать «город, распланированный стратегически, как поле боя». Он разбил четыре парка, возвел два больших железнодорожных вокзала и построил крупнейший оперный театр в мире. Для финансирования работ вдоль бульваров Осман выстроил линии многоквартирных домов, похожих один на другой. Обескураженный Виктор Гюго жаловался, что теперь вообще не может сказать, в какой части города он очутился: знакомая проблема и в наше время. Тем не менее Париж в одночасье стал образцом градостроительства с высокой плотностью застройки; он считался стандартом нового города, его имитировали во всем мире, от Бухареста до Буэнос-Айреса.

Мне давно не дает покоя загадка: что за секрет был ведом Осману, но ускользнул от застройщиков XX века, которым тоже только дай все снести и построить с нуля, – почему унылым рядам новостроек Москвы, Бразилиа или Пекина так не хватает парижского шарма? Ответ, вероятно, в том, что строители Османа понимали, как именно люди будут реагировать на те или иные материалы, украшения, камни мостовых, зеленые насаждения и уличную инфраструктуру. Теплый камень давал ощущение большего комфорта, чем современные бетон, стекло и сталь. Парижские бульвары могут показаться утомительными, как и немалая часть георгианского Лондона, но и то и другое как нельзя лучше соответствовало принципам «человечной» городской архитектуры.

Вена, не желая отставать от Парижа, последовала его примеру. В 1857 году император Франц Иосиф повелел снести старый защитный вал и укрепления. Вместо них проложили Рингштрассе – кольцо из дворцов и общественных зданий, построенных с имперским размахом: среди них парламент, ратуша, университет, музей, картинная галерея и акры парковых насаждений. В 1869 году моцартовским «Дон Жуаном» открылся новый оперный театр. Со всем этим великолепием Лондон равняться не мог. В отношении общественных зон отдыха пропасть между Лондоном и другими городами становилась вопиющей. Даже беспринципный Нью-Йорк в 1858 году выделил на острове Манхэттен 700 акров (ок. 2,8 кв. км) земли под Центральный парк, вдвое превышавший по площади лондонский Гайд-парк и спроектированный уроженцем Лондона Кэлвертом Воксом.

На протяжении 1850-х годов Лондон все увереннее смотрел в завтрашний день, но в 1866 году все рухнуло. Обанкротился главный вексельный дом Сити – «Оверенд и Герни» (Overend and Gurney). Фондовый рынок обрушился, выросла безработица. Паника стихла только тогда, когда Банк Англии подтвердил готовность выступить в качестве кредитора последней надежды для банков, попавших в финансовые затруднения. Сильнее всего крах ударил по Ист-Энду, где второй крупнейшей отраслью после судоремонтной было судостроение. Закованные в металл броненосцы и построенный недавно Брюнелем «Грейт Истерн» спускали на воду со стапелей Собачьего острова, Дептфорда и Вулиджа. Этот сектор производил треть всех британских кораблей и давал работу 27 000 человек. К концу 1866 года практически все они стали безработными. Большинство производственных мощностей были перенесены на север Англии и в Шотландию, на реку Клайд, поближе к месторождениям угля и железа. Всего через несколько поколений закрылись и судоремонтные доки, столь долго составлявшие основу экономики Лондона. Столица, жившая за счет рыночной экономики, становилась ее жертвой.

Одновременно стала вновь набирать силу кампания за реформу избирательного права, и на этот раз Лондон оказался в ее авангарде. Возрождение чартизма в период краха «Оверенда и Герни» и верфей Ист-Энда не обошлось без многочисленных митингов, проводившихся новой Лигой реформ. В 1866 году ветеран Либеральной партии лорд Джон Рассел внес в парламент законопроект о реформе, но, как и в 1832 году, через парламент он не прошел, а правительство подало в отставку. На улицах возрастала напряженность. В мае того же года толпа приблизительно из 100 000 человек, пугавшая уже самим своим размером, прорвала заграждения и ринулась в Гайд-парк. Следующей весной произошло то же самое, но на этот раз недовольных встретили полиция и войска численностью около 10 000 человек. Тем не менее правительство на этот раз уступило, и Дизраэли утвердил законопроект Рассела. Уличная акция, несомненно, возымела политические результаты. Пускай в Лондоне не было бульваров Османа или венской Рингштрассе, но, в то время как у Парижа и Вены впереди было военное поражение от бисмарковской Пруссии, столица Великобритании нашла новый источник стабильности. Практически все взрослые работающие мужчины теперь имели право голоса.

С ощущением наибольшего эмоционального подъема жили, пожалуй, те лондонцы, кто застал период первого правительства Гладстона (1868–1874). Сам премьер-министр с характерной для себя скромностью назвал свое правительство «самым тонким инструментом управления из когда-либо созданных». Лондон оправлялся от краха 1866 года. Базэлджет строил свои канализационные трубы и набережные. Улицы были чистыми и хорошо освещенными. Смертность среди детей до пяти лет упала до одной трети (в 1750-х тот же показатель был вдвое выше). Последняя эпидемия холеры прошла в 1866 году. Возможно, Лондону не хватало архитектурного величия, зато у него были железные дороги, метрополитен и новое здание парламента, возвышающееся над Темзой. Гилберт Скотт[116] достроил здание Министерства иностранных дел и отель при вокзале Сент-Панкрас.