Самое же главное – Лондон испытывал демографический взрыв. Его население удвоилось, чему основной причиной были железные дороги и стимулируемое ими расширение города. Строительные компании безжалостно сносили дома бедноты. Однако в пригородах возводилось больше домов, чем сносилось в городе, и дома эти были заметно здоровее и просторнее. Это одновременно и отражало сдвиг в структуре работающего населения от так называемых синих воротничков (индустриальных рабочих) к белым воротничкам (работники сферы услуг и прежде всего финансового сектора), и способствовало такому сдвигу.

Парламент Гладстона отреагировал на эти изменения. Наиболее слабым местом Закона о бедных 1834 года была забота о больных бедняках. Теперь особым актом было учреждено Столичное управление лечебниц, уполномоченное строить больницы и лечебницы, первоначально предназначенные для обитателей работных домов. Эффект был замечательный. К 1900 году в Лондоне было построено 74 общедоступные больницы для бедных; частными остались только основанные в Средневековье больницы Гая, Святого Варфоломея и Святого Томаса. Хотя бы в этом аспекте социальной защиты Лондон опередил всю страну.

В 1870 году был принят закон Форстера об образовании: в районах, где из-за монополии Церкви на образование был недостаток школ, создавались школьные управления. Учитывая, что в 1867 году было расширено избирательное право, новый закон об образовании называли «законом об образовании наших правителей». В лондонском управлении было 49 выборных членов, причем женщины имели право избирать и быть избранными. Наибольшее число голосов получила первая лондонская женщина-врач Элизабет Гарретт Андерсон; позже ее успех повторила радикальная социалистка Энни Безант. В Times восторженно писали, что, «за исключением парламента, в Англии нет и не будет другого столь же влиятельного органа власти, если власть измерять по влиянию, положительному или отрицательному, на людские массы». Деятельность управления выдвинула Лондон на передний край социальной реформы: школьное образование стало обязательным, а для тех, кто не мог себе его позволить, – бесплатным.

В области транспорта реформы были гораздо скромнее. Из-за роста пассажирских перевозок все чаще возникали заторы на улицах, по которым тысячи запряженных лошадьми омнибусов везли пассажиров на работу с тех вокзалов, куда не достигало метро. Одна авария на перекрестке могла на час заблокировать проезд во всей округе. После успешного завершения строительства набережной Столичное управление работ решило проложить новые магистральные улицы в Вест-Энде. Виктория-стрит связала вокзал Виктория с Вестминстерским аббатством. Через трущобы Сент-Джайлса были проложены Шафтсбери-авеню и Чаринг-Кросс-роуд. Нортумберленд-авеню связала Трафальгарскую площадь с набережной; правда, жертвой строительных работ пал Нортумберленд-хаус, последний из старинных дворцов на берегу реки.

Вдоль самой набережной компанию Сомерсет-хаусу составили новые здания: Школа лондонского Сити, отели «Сесил» (Cecil) и «Савой» (Savoy), Национальный либеральный клуб. Законники Темпла пытались запретить строить продолжение набережной Базэлджета через свои сады, раскопав в архивах дарованное когда-то старинное право «прогуливаться в сумерки вдоль реки». Суд решил дело не в их пользу. Однако, дойдя до границы Сити у Блэкфрайарса, новая дорога внезапно остановилась. Величавые склады Аппер-Темз-стрит не сдавались дорожным строителям до 1970-х годов.

Размер и величественность новых лондонских зданий были совершенно новыми для георгианского в целом уличного ландшафта, в который они оказались помещены. Разнообразие их стилей было поразительным. Каждое поколение восстает против вкусов своих предшественников, но никогда это не происходило настолько рьяно, как в викторианской архитектуре. В эпоху первых Георгов и Регентства в столице царил классицизм. К 1860-м годам ее черно-желтые кирпичные террасные ряды и площади с оштукатуренными стенами стали считаться скучными и лишенными воображения. Джон Рёскин, пропагандист художников-прерафаэлитов, развенчал Гауэр-стрит в Блумсбери, в землевладении Бедфорд, как «апогей уродства в британской архитектуре». Историк Дональд Олсен писал: «Если Регентство ценило гладкую штукатурку, то викторианцы строили из как можно более грубого камня. Если георгианские архитекторы предпочитали не бросающиеся в глаза серые кирпичи, то викторианцы строили из самых ярких красных кирпичей, какие только могли найти. Если георгианские строители возводили сдержанные, однородные, одноцветные фасады, то викторианцы упивались разноцветными глазурованными плитками… неровной линией крыш… разнообразием».

Готика по-прежнему нравилась церковным деятелям и парламентариям, но остальной внутренний рынок ее решительно отверг. В 1850-х годах застроенные землевладения Лондона еще оставались утыканными лепными пилястрами и богатыми архитравами в итальянском стиле. Но, когда десятилетием позже мода начала меняться, смещение произошло не в сторону готики, а в сторону фламандского стиля, елизаветинского стиля и стиля королевы Анны: в моду вошли строения из красного кирпича, терракоты, песчаника. Когда в 1871 году архитектор Э. Р. Робсон был нанят школьным управлением Лондона для проектирования новых школьных зданий (которых в итоге было построено почти 300), построенные им новые школы выглядели так, будто их перевезли прямо с берегов амстердамских каналов. Подобно строгим школьным смотрителям, они сурово озирали тянувшиеся на мили лондонские террасы, и завитки на их круто вздымавшихся фронтонах напоминали нахмуренные брови. Целую россыпь таких школ можно и сегодня увидеть в Вондсворте, если ехать на поезде с вокзала Виктория.

Всего десятилетие разделило аскетичный вокзал Кингс-Кросс, построенный из желтого кирпича в 1853 году, и соседний фантастический дворец вокзала Сент-Панкрас, строительство которого было начато в 1865 году. Специалист по истории вокзала Сент-Панкрас Саймон Брэдли обнаружил на его фасаде «отголоски архитектуры Брюгге, Солсбери, Карнарвона, Амьена, Вероны». На едва построенных авеню Южного Кенсингтона от светлой штукатурки отказались в пользу неоголландского красного кирпича. В землевладении Холланд-парк[117] на Мелбери-роуд в Западном Лондоне образовалась колония состоятельных художников, самым ярким выражением которой стал экзотический Лейтон-хаус лорда Лейтона (ныне музей). В землевладении Харрингтон рядом с Глостер-роуд расцвела удивительно эклектичная голландская архитектура – я подобного не видел и в самой Голландии. В 1877 году Норман Шоу спроектировал в Бедфорд-парке, в боро Илинг, целый небольшой район из причудливого красного кирпича с прерафаэлитскими узорами. Элджин-авеню длиной одну милю (1,6 км) в районе Мэйда-Вейл – настоящая выставка, где можно увидеть все периоды развития викторианского вкуса.

Для тех землевладельцев, которым как раз предстояло продление долгосрочной аренды георгианских землевладений, решения относительно стиля стали головной болью. Хэнс-таун и Кадоган-сквер в Найтсбридже были снесены и заменены домами из вездесущего красного кирпича в стиле, прозванном «голландский с Понт-стрит»[118]. К югу, в Челси, георгианские площади и террасы подешевле оставили в покое вместе со штукатурными стенами. Часть Мэрилебона, входившая в землевладение Портленд, пострадала лишь в некоторой мере. Террасную застройку не тронули, но углы были выделены цитаделями с коньковыми крышами и башенками. На Рассел-сквер раскритикованное Рёскином землевладение Бедфорд обошлось тем, что окна и двери были отделаны неуклюжим терракотовым обрамлением.