Но выражение глаз у Анны, когда она на него смотрела, былодружески-безразличное. С этим же выражением она иногда (редко) звала его в свойкабинет, и у меня хватало наивности думать, что они там проверяют, к примеру,счета, или выручку сводят, или решают, не уволить ли кого-то из персонала… дамало ли какие дела могут быть у компаньонов! Однако я заметила вскоре, чтовыходил оттуда Никита бледный, чуть ли не качаясь, но с выражениемотрешенно-счастливым. И глаза, его удивительные глаза уже не сияли, а былиподернуты дымкой усталости и блаженства. Вряд ли такое удовольствие доставилибы ему даже самые успешные на свете сведйния бульдо и сальдо, дебета скредитом! Но что же там происходило между ними? Может быть, Анна и впрямь снабжалаего наркотиками, начала думать я… Господи, в Пигале я столько нагляделась, чтоочень быстро проникла в суть многих пороков, хоть и не испытывала никакой тягик ним. Я мечтала о другой жизни. Я мечтала, что Никита когда-нибудьобразумится, сделает мне предложение, что мы поженимся и будем жить-поживать идобра наживать в моей, к примеру, квартирке в Пасси. Я буду жарить ему в каминебифштексы (я уже вполне обвыклась с камином!) и стирать пижаму в крошечномцинковом тазике…

Мои дурацкие мечты рухнули, когда однажды Мия поманила меняпальцем и сказала, что хочет кое-что показать. Я сразу поняла, что делонеладно: уж больно лютой ненавистью сверкали ее глаза! Мия ненавидела Анну иНикиту: его – за то, что он был мужчина, а Мия ненавидела всех мужчин на свете(она ведь была лесбиянка, бедняжка!), Анну – за то, что она когда-то отверглаухаживания Мии.

Я тоже в свое время отвергла, но это ее не обидело, онатолько плечами пожала и сказала:

– Ну какое же ты еще глупое дитя! Ничего, когда-нибудьсама все поймешь, сама захочешь только женской любви! А все мужчины – подлецы итвари низкие, даже лучшие из них, даже мой милый, очаровательный братец! Толькопостарев, они становятся людьми, как твой отец!

Вот так странно вышло, что мой отказ сделал нас подругами, аотказ Анны разбил Мии сердце. В меня она не была влюблена, меня просто желала,а вот Анну любила – да, любила страстно! Но у таких вывихнутых натур, как Мия,любовь не может смениться равнодушием – может только обратиться в свою полнуюпротивоположность: в лютую ненависть. Именно из ненависти она тогда и позваламеня в комнату, смежную с кабинетом Анны (это была крошечная каморка,назначенная для переодевания актеров), приложила палец к губам и помогла свеличайшей предосторожностью забраться на стол, придвинутый к окну. Затем онапоказала знаками, чтобы я высунулась как можно дальше и заглянула в соседнееокно, принадлежавшее кабинету Анны.

Я так и сделала: окна находились почти рядом – и я увиделатакое, что немедленно потеряла сознание и лишь чудом не вывалилась из своегоокна. Если бы не Мия, я упала бы со второго этажа. Не убилась бы, конечно, нопокалечилась бы. Еще не хватало…

Мия была в отчаянии: она ведь всего лишь хотела открыть мнеглаза на мужскую подлость. Она хотела как лучше!

Диво, что я не умерла тогда… увидев Анну, прильнувшую спинойк стене, с платьем, поднятым до талии, и Никиту, который стоял перед ней наколенях и жадно целовал ее межножье! Он стонал от счастья, а у нее на губахцарила эта ее проклятая полуулыбка то ли тоски, то ли веселья, на лице еенаслаждение мешалось с досадой, как если бы она лишь принуждала себя испытыватьэто наслаждение, чтобы доставить удовольствие прежде всего Никите.

Если бы он грубо обладал ею, как обладал мною Корсак… еслибы она впивалась в него со звериной страстью… это было бы мне понятнее и легчеперенести. Но видеть его молитвенное служение – на коленях! – перед ееразвращенным, пресыщенным обычными ласками естеством… в этом было для меня имоей невинности (а несмотря на то что у меня произошло с Корсаком, япо-прежнему оставалась наивной, невинной дурочкой) нечто оскорбительное исовершенно губительное. Именно тогда я поняла, что Анна имеет над моим любимымсверхъестественную власть, тем более сильную, что эта власть ей не слишком-то инужна, и она легко променяла бы этого раба на другого.

Посреди дороги лежала змея.

Что характерно, это была вообще первая змея, которую Алёнавидела в своей жизни. Именно поэтому издалека она и приняла ее за веревку.Бежала, в основном глядя по сторонам и наслаждаясь окружающими красотами, ирассеянно думала: а почему это посреди дороги лежит веревка? Кто-то ее потерял?Нарочно бросил? Зачем? В этот миг веревка самопроизвольно шевельнулась и заскользилак обочине. Однако Алёна по дурости и неопытности решила, что ее ветромшевельнуло. И пробежала еще несколько шагов, практически наступив на нее,прежде чем увидела, что это никакая не веревка, а толстая, упругая, скользкая,серая змея.

Змея!

Сильное впечатление, сильное…

Алёна взвизгнула и взвилась в воздух – высоко и, кажется, отстраха даже немножко пролетела вперед, потому что, когда подошвы ее кроссовоквновь коснулись асфальта и она решилась обернуться, то змея опять большепоходила на веревку и казалась совсем не страшной. Настолько походила инастолько не пугала, что Алёна решила: у нее начались глюки из-за превратностейсудьбы. Она вернулась на несколько шагов назад – и с ужасом убедилась: глюкиглюками, а змея змеей. У нее была плоская голова без малейших признаков желтыхпятен, которые, как известно, изобличают безобидного и неядовитого ужа.

В принципе Алёна Дмитриева была довольно-таки эрудированнойособой. К примеру, она кое-что знала о туарегах… Однако все ее знания о змеяхсводились к следующему: не ядовит только уж, да и тому палец в рот (пасть?) неклади. Укус всех остальных почти всегда смертелен. А потому она бросиласьнаутек со всей возможной скоростью, и теперь уж ей было не до окружающихкрасот: она смотрела не по сторонам, а только вперед, только на дорогу, чтобы,сохрани и помилуй Господи, не наступить на вторую такую «веревку», и то, чтобольше ни одна змея не попадалась ей, не имело значения: настроение былонепоправимо испорчено. Ведь всем известно, что змея поперек дороги – это ещехуже, чем черная кошка. То есть такие сулит неприятности, которых уже и нерасхлебаешь.

Хотя, казалось, куда уж больше-то?!

«Судьба играет человеком, она изменчива всегда: то вознесетего высоко, то бросит в бездну без следа…» Как нельзя более подходит кситуации, в которую влипла Алёна, – по своей дурости, ни по какой другойпричине. И теперь можно до упора вспоминать старинную песенку, слова которойпочему-то приписывают Пушкину, а между тем принадлежат они безвестномуводевилисту XIX века Соколову. А если облечь свои мироощущения в форму болеепродвинутую, то уместно вспомнить так называемый закон Паддера: все, что хорошоначинается, кончается плохо, все, что начинается плохо, кончается еще хуже!