Европа, которую я покидал навсегда в конце ноября 1934 года, была печальным и неспокойным континентом, полным дурных предзнаменований.

Конечно, находилось немало людей, которые говорили: «Никакой войны не будет…» Но в Германии у власти уже стоял Гитлер, а летом все нью-йоркские вечерние газеты внезапно запестрели сообщениями об убийстве Дольфуса в Австрии и о скоплении итальянских войск на австрийской границе. В тот вечер я как раз был на Кони-Айленд с Реджинальдом Маршем и гулял среди огней и шума, пил легкое ледяное пиво, закусывал обильно сдобренными горчицей хот-догами, и прикидывал, что вскоре окажусь в той или иной армии и, возможно, погибну.

Тогда я впервые ощутил холодный клинок войны у своего горла. Впереди было еще многое. Шел только 1934 год.

А теперь, в ноябре, я навсегда покидал Англию – корабль плавно скользил, оставляя за собой вечерние воды Саутгемп-тона, и земля позади была тиха, словно это затишье перед бурей. Берег был окутан и запечатан слоями тумана и тьмы, а люди сидели в своих комнатах за толстыми стенами домов, ожидая первых раскатов грома, когда нацисты станут разогревать моторы сотен тысяч своих самолетов.

Возможно, люди и не знали, чего именно ждут. Может быть, они считали, что им больше нечем занять свой ум, кроме как свадьбой принца Георга и принцессы Марины, которая состоялась накануне. Я и сам скорее думал о людях, которых оставляю, нежели о политической атмосфере. Тем не менее, она не давала себя полностью забыть.

Я видел немало поступков и намерений, которые способны оправдать и низвести на мир бомбы, что вскоре сотнями посыплются с неба. Мог ли я знать, что моих собственных грехов достаточно, чтобы уничтожить целую Англию или Германию? Не изобрели еще такой бомбы, которая была бы и в половину столь же разрушительна, как один смертный грех, ведь грех не имеет положительной силы – только отрицание, только истребление. Именно потому он столь разрушителен – ведь это небытие, и там, где есть он, остается одна пустота, нравственный вакуум.

Только бесконечная милость и любовь Бога не дала нам давным-давно разорвать друг друга в клочья и уничтожить Его творение. Люди иногда склонны полагать, что множество наших жестоких войн служит косвенным свидетельством того, что никакого милосердного Бога не существует. Но вдумайтесь, как, несмотря на столетия греха, жадности, похоти, жестокости, ненависти, алчности, насилия и несправедливости, порождаемых человеческой волей, человеческий род все еще способен восстанавливаться, каждый раз заново, и порождать мужчин и женщин, которые побеждают зло – добром, ненависть – любовью, жадность – милостью, похоть и жестокость – святостью. Разве это возможно без милосердной любви Бога, изливающего на нас Свою благодать? Можно ли сомневаться, откуда исходят войны, и откуда приходит мир, если люди, изгнав Бога со своих «мирных конференций», способны лишь порождать войны за войнами, одна страшнее другой, и тем чаще, чем больше они говорят о мире?

Нужно только открыть глаза, оглядеться вокруг и увидеть, что наши грехи делают и уже сделали с нашим миром. Но мы не видим. Мы – те, о ком сказал пророк Божий: Слухом услышите – и не уразумеете, очами смотреть будете – и не увидите [191].

Каждый распускающийся цветок, каждое зерно, что падает в землю, каждый колос пшеницы, колеблемый ветром, проповедует и возвещает миру величие и милость Божию.

Каждое проявление доброты и великодушия, каждая жертва, каждое мирное и доброе слово, каждый шепот детской молитвы славословит Бога пред Его престолом и в глазах людей.

Как это возможно, что через поколения убийц, на протяжении тысяч лет сменявших друг друга со времен Каина, нашего темного кровавого предка, некоторые из нас все еще могут быть святыми? Тихая, безмятежная, незаметная жизнь по-настоящему добрых людей свидетельствует славу Божию.

Все это – каждое творение Божие, каждое доброе побуждение, каждый правильный акт человеческой воли – посылается нам как знамения от Бога, но из-за нашего упрямства и слепоты мы не видим их.

«Ибо огрубело сердце народа сего. И ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не слышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их» [192].

Мы отказываемся слышать Бога, который говорит с нами тысячей разных голосов, и с каждым нашим отказом мы делаемся жестче и невосприимчивей к действию Его благодати, но Он продолжает говорить с нами, а мы утверждаем, что Он – без милости!

«Но Господь долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию»[193].

Матерь Божия, как часто на протяжении столетий Ты нисходила к нам, говорила с нами на высоких горах, в дубравах, на зеленых холмах, свидетельствуя, что ждет нас, и мы не слышали Тебя. Доколе мы будем глухи к Твоим словам, безрассудно бросаясь в пасть ада, который ненавидит нас?

Пречистая, в ту ночь, когда я покидал Острова, бывшие когда-то Твоей Англией, любовь Твоя следовала со мною, хоть я и не знал этого, да и не мог знать. Твоя любовь, Твое заступничество за меня пред Богом приуготовляли моря перед моим судном, открывали мне путь в другую страну.

Я не знал, что ждет меня впереди, чем буду заниматься, когда прибуду в Нью-Йорк, Ты же прозревала глубже и яснее, чем я, Ты постилала моря пред моим кораблем, по водам путь мой вел меня к спасительному убежищу, о котором я не мог и мечтать. Когда я думал, что нет Бога, нет любви, нет милости, – Ты влекла меня в самое сердце Его любви и милости Его, в дом, который сокроет меня в тайне Его Присутствия.

Преславная Божия Матерь, усомнюсь ли снова в Тебе или в Боге Твоем, пред Чьим престолом стоишь Ты, непобедимая Заступница? Отведу ли очи мои от руки Твоей, от лица Твоего, от очей Твоих[194]? Посмотрю ли еще куда, кроме как в лицо Твоей любви, чтобы получить совет верный, чтобы знать свой путь – во все дни мои, в каждое мгновение моей жизни?

Что сделала Ты мне, Госпожа, сделай миллионам братьев моих, страдающих, как и я тогда: веди их вопреки им самим, направь великой властью Твоею, о Царица Святая душ и прибежище грешных, приведи ко Христу Твоему, как Ты привела меня. Illos tuos misericordes oculos ad nos converte, et Jesum, benedictum fructum ventris tui, nobis ostende [195]. Яви нам Христа Твоего, Владычице, в конце нынешнего изгнания нашего: но яви нам Его и теперь, пока мы еще скитаемся в мире.