Вероятно, единственное, что ускользает от благосклонного взора администрации Занзибара, – это колдовство, которое тайно и повсеместно практикуется по сей день. В свое время Занзибар и Пемба – особенно Пемба – считались главными на всем восточном побережье центрами обучения черной магии, а желающие овладеть этим искусством стекались в здешние края чуть ли не с Великих озер[115]. Поговаривают, что интерес к познанию глубинных тайн вуду проявляют даже гаитянские знахари, которые нет-нет да и наведываются на острова. На сегодняшний день эта сторона жизни скрыта от глаз европейцев, и, даже прожив в стране немалый срок, иностранцы лишь изредка подмечают следы сильного, бесконечно разветвленного культа, который по-прежнему процветает где-то в гуще жизни. Да, вне всякого сомнения, процветает, и уже кажется вполне логичным, что не где-нибудь, а именно в этой высокомерной среде.

В целом же на Занзибаре не знают никаких печалей, а любое затруднение решается просто: достаточно приспособить установленный порядок к собственным нуждам. Султан есть образец декоративного правителя: у него горделивая осанка и незапятнанная личная жизнь. Никаких обоснованных притязаний на занимаемую должность у него нет; полномочиями его наделило британское правительство, которое отчисляет ему справедливый процент от поступлений в региональную казну, достаточный для удовлетворения скромных потребностей. В области сельского хозяйства активно развиваются – по сравнению с другими формами деятельности на восточноафриканском побережье – два основных промысла: выращивание гвоздики и кокоса. Блюсти закон и порядок здесь удается лучше, чем во многих городах Британских островов. Отдельного восхищения достойны медицинские услуги и санитарно-гигиенические условия; проложены километры отличных дорог. Органы регионального управления существуют на самообеспечении. Британия не вывозит с острова никакого сырья. Наоборот, мы щедро импортируем широко образованных, честнейших представителей нашего недоиспользованного среднего класса, готовых не покладая рук трудиться в интересах островитян за довольно скромную мзду. Разглядывая забавные, интуитивно понятные схемки, крестьяне суахили учатся, как не подхватить глистов и слоновую болезнь. И если в Омане под нашим влиянием сформировалась прослойка культурной, с декадентским налетом, арабской аристократии, то здесь мы оставили пласт добропорядочной, не брезгующей мылом молодежи в форменных школьных жилетах. Благодаря этому молодому обществу сюда без опасений стекаются иммигранты-индийцы.

Мы хотели заложить здесь основы христианской цивилизации, но вместо этого оказались на пороге основания индуистской[116].

Столицу острова, по моему разумению, можно причислить к достойным образчикам арабской архитектуры восемнадцатого века – нигде не встречал такого уровня сохранности.

Во времена Бёртона город, должно быть, поражал необычайной красотой и визуальной целостностью. Теперь же ни в одном из шикарных арабских особняков не найдешь ни одного араба; вместо них конторы заняли индийские клерки, а квартиры – добропорядочные британские семейства.

Двое суток я провел на Пембе. Пейзажи здесь такие же, как на Занзибаре, – заросли гвоздики и кокосовых пальм, гудронированные дороги. Вечером, как раз перед своим отъездом, я стал свидетелем весьма резкого спора о распределении рождественских подарков. Квартировал я в доме у двух одиноких стариков. Они запланировали централизованное празднование Рождества для проживающих на острове детишек из европейских семей, по случаю чего на «Галифаксе» сюда переправили партию милейших игрушек[117]. Расставив детские стульчики, престарелые хозяева распределяли подарки:

– Это для такого-то мальчика.

– Это для такой-то девочки.

– В таком-то семействе двое или трое детей?

Поначалу в процессе дележа наблюдалось единодушие, чувствовался диккенсовский настрой. Но впоследствии, когда встал вопрос о том, кому же достанется большой и яркий резиновый мяч, я заподозрил, что у каждого из моих хозяев есть свой любимчик.

– Идеально для Мэри такой-то, какая она чудная девчушка.

– А у Питера такого-то братишка пошел в школу в Англии. Малыш Питер остался один-одинешенек.

Мяч кочевал из одной горы подарков в другую, порой скатывался вниз и прыгал между ними. Когда старики выхватывали друг у друга большой мяч, прежние аргументы – «чудная девчушка» и «один-одинешенек» – звучали воинственно. Странное было зрелище: двое разгоряченных старичков борются за игрушку. Далее последовало закономерное: «Ладно. Поступай как знаешь. Я умываю руки. Празднуйте без меня». Сдача позиций произошла резко и взаимно. Дело приняло иной оборот: теперь каждая из сторон пыталась навязать мяч претенденту соперника. Я деликатно воздерживался от любых попыток разрешить этот спор. Мир, однако, был достигнут, хотя и не сразу. Уж не помню, на каких условиях, но, если мне не изменяет память, мячом решили одарить третью кандидатуру, а оставшиеся подарки разделили в качестве компенсации между Мэри и Питером. Которые от такого расклада только выиграли. Вопрос, вне всякого сомнения, был решен со знанием дела. Тем же вечером я вернулся на «Галифакс». Некоторые из моих новых знакомцев пришли меня проводить. Разбудив буфетчика-гоанца, мы уговорили его приготовить для нашей компании лимонный сквош. Время перевалило за полночь; мы пожелали друг другу счастливого Рождества и засим расстались. А утром отправились на Занзибар, куда прибыли как раз к пятичасовому чаепитию. Писем для меня по-прежнему не было.

В отрыве от древнегерманских традиций – без рождественских поленьев, без оленьей упряжки, без ромового пунша – Рождество не воспринималось всерьез. На главной улице города только лавочники-индусы украсили свои витрины мишурой, хлопушками и сверкающим искусственным снегом; в соборе выставили неказистый вертеп; нищие тянули: «Я ошень хлистианин»; клубная жизнь, которая теплилась здесь до недавнего времени, полностью прекратилась.

Дождавшись наконец своей почты, я смог выехать в Кению. Сел на почти пустой итальянский лайнер. Немногочисленные пассажиры безмятежно проводили выходные дни на воде. Главным достоинством этого судна был старый добрый синематограф, а главной бедой – нашествие черных тараканов: они заполонили каюты и в огромном количестве дохли в ваннах. Одно такое насекомое, по словам некой дамы, англичанки, зверски ужалило ее в затылок. Они с мужем проживали в Найроби. Море увидели впервые, хотя в Кению перебрались одиннадцать лет назад. У мужа было свое кирпичное производство. Он поведал, что у его кирпичей только один недостаток – ограниченный срок службы; причем иногда они рассыпаются в труху еще до укладки; но в недалеком будущем он планировал внедрить новую технологию.