Вместо того чтобы сосредоточиться на том, что в деревнях недостаточно полицейских, а правительство не желает вмешиваться в преступления крестьян против крестьян, юристы собирали этнографические доказательства в поддержку своих убеждений о том, что суеверия и безнравственность побуждали крестьян нападать на себе подобных в приступах массового гнева[507]. В пореформенный период внимание и воображение юристов захватило крестьянское внесудебное правосудие, особенно убийства – в том числе сожжения ведьм и колдунов. Чтобы разобраться в сожжении в Новгородской губернии в конце 1890‐х годов женщины, подозреваемой в колдовстве, и осветить подобные «дикие и невозможные явления», адвокат Н. П. Карабчевский, например, счел своим долгом рассмотреть дела «о всевозможных «порчах» и других «лихих» напастях» с начала XIX века. Поступая так, он смог продемонстрировать тревожную преемственность практики во времени[508]. Точно так же поступили юристы А. А. Левенстим, П. А. Тулуб (также бывший мировой судья) и Л. Весин, собрав из прессы и в некоторых случаях из собственных судебных материалов похожие инциденты пореформенного периода[509]. Согласно их мысли, только благодаря пониманию, полученному в результате такого расследования, можно было пытаться решить проблемы русской деревни и облегчить бремя, которым стали для городов приезжающие крестьяне. Однако до тех пор, пока эти юристы концентрировали внимание только на жестокости и кровопролитии, а не на причинно-следственных связях и «сложных отношениях между жертвой и нападавшим», как убедительно заметил Стивен Франк, они лишь закрепляли мнение о «беспросветной темноте и беспомощном бессилии… деревенского люда»[510]. Подобно детям, невежественные крестьяне «не могли нести полную ответственность за оскорбления и насилие, которые они причиняли друг другу»[511].

Чтобы не отставать от юристов, врачи, накопившие этнографические материалы о крестьянской медицине, направили свой яд против самопровозглашенных религиозных целителей, которые якобы обладали способностями исцелять различные недуги, включая кликушество. Подобно Прыжову, они выставляли целителей шарлатанами, подпитывавшими невежество крестьян. Резко описывая женщину, известную в Смоленской губернии даром целительства и духовными советами, А. Кушнерев начинает свою газетную статью со слов о том, что «грубое невежество и предрассудки, глубоко укоренившиеся в среде темного крестьянского народа, служат благоприятной почвой для умных негодяев для ведения их темных дел». Он сосредотачивается на том, что он называет склонностью мнимой святой давать безрассудные советы и предсказания, причиняющие вред легковерным крестьянам, взамен которых она брала деньги и подарки. Кушнерев подчеркивает лицемерие матушки Авдотьи, которое проявлялось в том, что она прятала «мелкие предметы роскоши (булочки и наливку), чтобы казаться воздержанной»[512]. Точно так же земский врач Николай Рудинский в своем рассказе о кликушах и людях, страдающих нервными и психическими болезнями, сосредотачивается на лечивших их юродивых. Он описывает Машу Михановскую из деревни Муханово Данковского уезда Рязанской губернии, внешний вид которой, по его словам, «просто ужасный»:

Руками она постоянно конвульсивно разводит, губами и всеми чертами лица постоянно выделывает разные причудливые гримасы, всем корпусом как-то перегибается, причем пальцами рук как-то особенно перебирает, глаза морщит и заводит под лоб. Изо рта у Маши постоянно текут слюни, от которых у ней всегда мокрый весь подбородок, а отсюда вниз и вся одежда буквально мокрая от слюней.

Другой так называемый юродивый из Данковского уезда, отмечает Рудинский, был скорее гинекологом-самоучкой, чем целителем. На основании рассказов, которые он слышал, но не мог поделиться со своими читателями в печати, он приходит к выводу, что этот человек был «в своей душе страшный дон-жуан»[513]. Все подобные истории объединяет следующее: стремясь разоблачить шарлатанов и обрисовать мрачные портреты целителей, не имеющих медицинского образования, их авторы упускали из вида то психологическое утешение, которое православные и народные целители приносили своим пациентам.

Врач и этнограф Г. И. Попов был одним из немногих исследователей крестьянства рубежа веков, давшим более детальную и объемную картину религиозных верований и медицинских практик крестьян. Его книга 1903 года упоминается здесь благодаря попытке автора разобраться с теми аспектами колдовства и кликушества, которые игнорировало большинство его ученых коллег. Исследование представляет собой довольно изощренную попытку понять популярную медицину путем сбора данных, полученных от 350 корреспондентов из 23 губерний европейской части России. В число этих корреспондентов входили сельские священники, учителя, студенты, помещики, землевладельцы, фельдшеры и крестьяне, участвовавшие в этнографической программе князя Тенишева в 1890‐х годах, направленной на сбор материалов по всем аспектам крестьянской жизни, и периодически писавшие для местных изданий. Используя знакомую тему тьмы, Попов во введении к книге пишет своим читателям, как мало они знают о русском крестьянстве:

Народная поэзия… личные наблюдения каждого в жизни и отрывочные газетные сообщения о различных, большею частью темных сторонах народной жизни, составляют почти единственный источник знаний о народе значительной части нашего образованного общества. Если исключить чисто научные, доступные только для немногих исследования некоторых духовных и экономических сторон народной жизни, у нас окажется очень мало других источников, откуда мы могли бы черпать сведения о народе в его целом: об его быте и жизни в связи с мировоззрением, суевериями, предрассудками, привычками народа и теми новыми условиями, которые так изменили жизнь нашего отечества за последние сорок лет. Оттого большинство из нас склонно судить о народе лишь поверхностно…[514]

Мнение, основанное на подобных представлениях о крестьянской бедности, грубости, невежестве и даже дикости, продолжает Попов, может быть только отрицательным. Для уравновешивания картины, по его мнению, образованное общество обязано было выйти за пределы стереотипов и выявлять как отрицательные, так и положительные черты мировоззрения крестьян. Цитируя Гоголя, Попов подчеркивает, что «нужно очень хорошо и очень глубоко узнать внутреннюю природу русского человека и что только с помощью этого знания можно решить, что именно нам следует заимствовать из Европы». В частности, для эффективной работы сельских врачей, утверждает Попов, решающее значение имеет глубокое понимание образа мысли крестьян и ограничений, налагаемых их условиями жизни. И пока врачи не разберутся в деревенской обстановке, все их попытки навязать свои методы лечения будут встречены непониманием. Они должны осознавать и серьезные ограничения своих лечебных методов при работе с жертвами кликушества[515].

Рассуждая о кликушестве и колдовстве, Попов подчеркивает развитое мышление российских крестьян. Говоря о склонности крестьян искать суеверное объяснение нервным, психическим и органическим заболеваниям, он уточняет свою отрицательную оценку, отмечая, что вера крестьян в способность ведьм и колдунов причинять им вред неудивительна, учитывая их слабые познания о сути и причинах болезней и влиянии на здоровье плохой воды и пищи. Однако более существенным, с точки зрения Попова, является то, что русские знахари проявляли изощренное психиатрическое мышление, которое они интуитивно развивали самостоятельно. В самом