— Но зачем он забрал Йоргена? Я не понимаю, что сделал Йорген?

Турид повернулась к Фредрику. Ее голос звучал надрывно, и она уже не сдерживала плач.

— Фредрик… Фредрик, я не понимаю. Почему они забрали Йоргена?

Он хотел встать и успокоить ее, но Кафа, положив руку ему на плечо, незаметно покачала головой. Может быть, она и права. Он должен сохранять некоторую дистанцию. Если он примет это слишком близко к сердцу, это может повлиять на его способность здраво мыслить. А это не принесет им пользы.

— Мы делаем все, что можем, Турид, — сказал Фредрик. Затем он встал и все-таки присел перед ней на корточки.

— Правда в том, что мы пока сами этого не знаем. Но, конечно, мы думаем, что это как-то связано с его работой над этим делом. Может быть, он обнаружил что-то или кого-то. Он ничего тебе не говорил?

Турид покачала головой.

— И в день своего исчезновения тоже ничего?

— Нет.

— Не называл ничьих имен?

Она фыркнула и улыбнулась сквозь плотно сжатые губы.

— Ты же знаешь, что он никогда бы этого не сделал. Он профессионал в своем деле, — сказала она, бросив враждебный взгляд на редактора TV2.

— Бёрре Дранге. Имя, которое зачитал Йорген. Ты знаешь, кто это? Когда-нибудь слышала это имя раньше?

Турид снова покачала головой, всхлипнула и еще крепче вцепилась в подлокотники.

— Вы сказали, что думаете, будто похититель — тот же человек, кто напал на вас? — вдруг спросила она.

Фредрик посмотрел на Кафу. Его взгляд выражал отчаяние.

— Зачем он заставляет Йоргена читать это?

— Чтобы продемонстрировать власть. Чтобы показать, что в его руках жизнь и смерть. Это предупреждение для нас, для полиции — держать дистанцию, — сказала Кафа все тем же рассудительным тоном. — Ну и… кто-то же отрезал язык этому мерзавцу, — добавила она.

Фредрик поднялся и посмотрел на Карла Сулли.

— Мы ввели вас в курс дела потому, что вы — работодатель Йоргена. Это понятно? Если хоть одно слово из того, что было сказано в этой комнате, появится в новостях, то это будет не последний отрезанный язык в этом деле, черт побери. Я ясно выразился?

Было видно, что Сулли стало не по себе. Неловко обняв отчаявшуюся жену Йоргена Мустю, редактор сразу же занял такое место, чтобы от полицейского его отделял стол. Жесты Сулли было несложно прочитать, и Фредрика взбесила его трусливость. И все-таки Фредрик прекрасно понимал, что не стоит выражаться таким образом. В нем говорил его собственный подступающий страх утечки информации, страх снова облажаться. Теперь, когда Сюнне нет, под ударом был он.

Сулли угрюмо покачал головой и расстегнул верхнюю пуговицу на дизайнерской рубашке.

— Вы вполне ясно выразились, еще по телефону. Я не нарушаю договор, — сказал он, вытаращив глаза.

— Что вам известно об источнике?

— Ничего. Кроме самого Йоргена, об источнике никто ничего не должен знать. Это было неукоснительным требованием Йоргена. Которое я, к сожалению, принял.

И все же Фредрик не мог не испытывать некоторой симпатии к этому парню. Йорген никогда не скрывал своего презрения к молодому, холеному, талантливому журналисту, перепрыгнувшему его по карьерной лестнице. Сулли было до боли известно, что худшие его качества были предметом частых обсуждений в этой комнате. А теперь он здесь, в роли заботливого работодателя, хотя и он, и Турид знали, что это не так.

— Обычно мы так не делаем, — добавил он. — Но здесь дело серьезное.

Он посмотрел Фредрику в глаза.

— Если речь пойдет о выкупе…

Посмотрев на Турид, Фредрик перебил собеседника.

— Давайте обо всем по порядку. Что было в тот день, когда Йорген исчез?

— Я знаю только, что он планировал встречу с источником. Но вышло ли что-то из этого, я сказать не могу. Йорген пошел на ланч и больше не вернулся.

— Нет. Нет. Нет! Не надо! Не меня, — надрывался чей-то голос в темном еловом лесу.

Военнопленные в грубой тюремной одежде выстроились в десять рядов, по семь — восемь человек в каждом, глядя в бритый затылок друг другу.

Заморозки наступили почти на месяц раньше обычного, и за ночь лужа грязи покрылась ледяной корочкой. Кольбейн, как обычно, лежал в укрытии в густом ельнике за небольшим холмом, за которым располагался лагерь. Здесь он проводил каждый день с биноклем и записной книжкой, с тех пор как приехал в Листу — туда, где норвежское побережье делает изгиб и уходит на север.

Укрытие Кольбейна находилось примерно в двадцати метрах от полуметровых пеньков, отмечающих начало вырубки вокруг лагеря Эстхассель. Лагерь располагался на окраине небольшого густого леса, который называли «Марка». От моря этот лес отделяла полоса пустошей и пастбищ длиной всего в сто пятьдесят метров, так что даже в чаще, между стволов, где мхи и папоротники устилали землю зеленым ковром, был слышен запах моря, сгнивших водорослей и овечьего помета. На западе от леса находилась бухта Нурьхассель, а на востоке — пляж Аустхассель.

Среди деревьев, на полях и пустошах, словно налитые груди, возвышались бетонные бункеры и огневые позиции артиллерии. Это было единственное место в Норвегии, где немцы построили самые мощные оборонительные укрепления. При их строительстве использовался труд русских военнопленных. Атлантический вал Гитлера, как называли укрепления, начинался на севере у берегового форта в Киркенесе и тянулся на юг в Сен-Жан-де-Люз. Здесь нацисты собирались остановить вторжение союзников. Нацисты знали, что это произойдет, но не знали, где именно, так что сюда хлынули немцы. Они приезжали в туго набитых грузовиках, на перегруженных телегах, запряженных лошадьми, напивались в стельку и стреляли птиц в рощах, занимались боевыми тренировками и спали с деревенскими девчонками на сеновалах.

Было еще темно, когда Кольбейн заметил, что что-то изменилось на сторожевой башне посреди лагеря, возвышающейся над так называемым рабочим бараком. Обычно отсветы ее прожекторов беспокойно блуждали туда-сюда, как голодные гиены, по гравийной площадке вокруг четырех бараков с заключенными. Но этой ночью свет был неподвижно направлен на вход в лагерь, как будто чтобы создать ложное впечатление спокойствия. Кольбейн увидел свет карманных фонарей и услышал шепот и недовольное рычание собак в тугих намордниках. Когда показался первый луч солнца, Кольбейн увидел его: он стоял к нему спиной на бетонной площадке у рабочего барака, лицом к бегущим солдатам. Он был в белом лабораторном халате. Его светлые волосы были тщательно зачесаны набок, ноги широко расставлены, а руки сплетены за спиной. Элиас Бринк был ни высоким, ни низкорослым. Он был худым, узкоплечим, с прямой спиной. Кольбейн вздрогнул, увидев столпившихся вокруг профессора простых солдат, как командный состав подходит к Элиасу все ближе, как по мановению руки толпа приходит в движение. Элиас Бринк напоминал дирижера в оркестре. Кольбейн уже видел это раньше.