к горнему и вечному от дольнего и непостоянного. Ибо Господу Иисусу Христу не было нужды в уединении, да и нет места, где бы Он мог укрыться, потому что, будучи Богом, Он везде присутствует и все наполняет. Если же уединялся, то в назидание нам, чтобы мы знали время «и для дел, и для высшего упражнения».[643]

При таком сближении рассматриваемых путей жизни не получается между ними никакого существенного различия. Идущий по одному пути отнюдь не освобождается от обязанности соблюдать и основные начала и правила другого и, держась одного главного, должен руководиться в своей жизни и деятельности, по мере сил и возможности, и требованиями другого пути, одинаково обязательными и спасительными. Лучший, совершеннейший порядок заключался бы, кажется, во внутреннем, гармоническом объединении основных требований жизни уединенно-созерцательной и общинно-деятельной, насколько это возможно. Тут была бы уже избегнута односторонность этих двух путей жизни, взятых в отдельности. Слив основные начала их воедино, восполнив один другим, мы вполне сохранили бы одни их достоинства и вместе с этим или, лучше сказать, чрез это самое устранили бы их взаимные недостатки: созерцание восполняли бы деятельностью, а деятельность возвысили бы созерцанием.

Именно таков идеал св. Григория Богослова. Не отдавая исключительного предпочтения ни уединению, ни жизни в обществе, не стоя всецело ни за созерцание, ни за деятельность, святой отец ищет между этими двумя родами жизни некоторый средний путь («царский»), который был бы, по его мнению, самым наилучшим и самым вожделенным, поскольку здесь соблюдались бы преимущества и жизни уединенно-созерцательной, и жизни общинно-деятельной. Достигнув совершеннолетнего возраста и окончив школьное образование, св. Григорий поставил себе вопрос: какой путь жизни избрать ему для себя? Но когда стал он внимательно рассматривать указанные два божественных пути, то затруднился определить, который из них – лучший и для него наиболее удобный. И тот и другой путь в отдельности казался ему в одном каком-либо отношении хорошим, в другом – неудовлетворительным. «…Я, – говорит святой отец, – походил [в это время] на человека, который задумывает отдаленное какое-то странствование, но, избегая плавания по морю и трудов мореходных, отыскивает путь, на котором было бы больше удобств».[644] Думал при этом св. Григорий и о св. Илии Фесвитянине, и о Кармилегоре, и о пустыне, и о необычайной пище Предтечи Господня, и о нищелюбивой жизни сынов Иоанафановых. Но вместе с этим святой отец ощущал в себе сильную любовь к божественным книгам и просвещению Святым Духом, получаемому чрез углубление в слово Божие. А это занятие, говорит св. Григорий, уже не дело пустыни и безмолвия. После долгих колебаний и размышлений он умиротворил наконец свои желания тем, что колебавшийся ум его остановился на средине между созерцанием и деятельностью, уединением и жизнью в обществе. «Я примечал, – пишет святой отец, – что люди, которым нравится деятельная жизнь, полезны в обществе, но бесполезны себе и их возмущают бедствия, отчего мягкий нрав их приходит в волнение. Видел также, что живущие вне мира почему-то гораздо благоустроеннее и безмолвным умом взирают к Богу, но они полезны только себе, любовь их заключена в тесный круг, а жизнь, какую проводят, необычайна и сурова. Поэтому вступил я на какой-то средний путь между отрешившимися и живущими в обществе, заняв у одних собранность ума, а у других – старание быть полезным для общества».[645]

Говоря о деятельности св. Василия Великого по постройке скитов и монастырей общинножительных и особножительных,[646] св. Григорий, между прочим, пишет: «Много было споров и разногласий о жизни пустыннической и уединенно-общежительной. Без сомнения, та и другая имеют в себе и доброе, и худое не без примеси. Как первая, хотя в большей степени безмолвна, благоустроена и удобнее собирает к богомыслию, но, поелику не подвергается испытаниям и сравнениям, бывает не без надмения, – так другая хотя в большей степени деятельна и полезна, но не изъята от мятежей. И Василий превосходнейшим образом соединил и слил оба сии рода жизни. Построил скиты и монастыри не вдали от общин и общежитий, не отделял одних от других как бы некоторой стеной и не разлучал, но вместе и привел в ближайшее соприкосновение, и разграничил, чтобы и любомудрие не было необщежительным, и деятельность не была нелюбомудренной; но как море и суша делятся между собою своими дарами, так и они бы совокупно действовали к единой славе Божией».[647]

VI

Таким образом, слияние основных требований жизни уединенно-созерцательной и общественно-деятельной в одно целое совершенно возможно. Жизнь деятельная может сопровождаться созерцанием и любомудрием и наоборот. И деятель общественный может соблюдать требования любомудрия и жить по-иночески (духом), и инок, посвятивший себя созерцанию и богомыслию, может вести жизнь деятельную для блага общества. Живой пример сему находим в жизни и личности самого Григория Богослова, что видно отчасти уже и из вышеприведенных о нем сведений. В мирском обществе, на поприще пастырского служения, он проводил время как подвижник и инок.[648] По оставлении Константинопольского архиепископского престола св. Григорий вскоре затем удалился в свою любимую пустыню. Но и в пустынном уединении он не переставал заботиться об обращавшихся к его помощи и ходатайству; не забывал долга любви и благорасположения к своим друзьям из светских людей и старался поддерживать близость свою с ними (письмами и личным свиданием); не прекращал своего бдительного наблюдения за ходом церковных дел, за еретиками и своего попечения о благоустройстве и умиротворении церковного общества, о прекращении распрей между епископами; не переставал наставлять мирских людей в благочестии и добродетели и т. д.[649]

Благотворная деятельность человека, духовно совершенного и всецело проникнутого ревностью о благе ближних, может проявиться даже и в пустыне удивительным образом и может быть полезна для самих подвижников. Это сообщает нам св. Григорий Богослов, например, о св. Афанасии Александрийском. Будучи однажды лишен, по проискам еретиков, Александрийского святительского престола, он удалился в египетские пустыни и там начал свою просветительскую деятельность среди иноков, которые сами превосходили других добродетелью, однако были ниже св. Афанасия по своему разумению. И вот он просвещал их светом христианского ведения, так что они восприняли от св. Афанасия многое для усовершения своего любомудрия. Слово св. Афанасия для пустынников было законом: они одобряли и отвергали только то, что он одобрял или отвергал. Подвижники так возлюбили великого святителя, что не выдали его, когда прибыли к ним враги св. Афанасия (еретики-ариане), искавшие его жизни. Пустынники, охраняя великого Афанасия, охотно принимали от преследовавших его всякие мучения, которые считали лучшим украшением для своего любомудрия, более