В брошюре, изданной на основе доклада Радека перед агитаторами Московской организации РКП(б) 8 мая 1920 года, говорится, что после достижения главной политической цели — «победы пролетариата в Германии и Венгрии», во втором этапе войны «соединяются национальные и социальные цели», так как после Версальского мира война «за собирание всей территории германской или венгерской нации в руках диктатуры германского или венгерского пролетариата» ставит себе национальные цели.

Едва ли можно после этих приведенных нами формулировок Радека оспаривать, что политические цели войны первого этапа против Польши преследовали установление в Польше коммунистического режима. В той же речи, носившей явно инструктивный характер, Радек следующим образом формулирует ближайшие цели:

«Товарищи, теперь в начале войны … мы не выдвигаем никакого официального лозунга, не говорим, что мы будем заключать мир только с советской Польшей, с рабочекрестьянской Польшей … Но если польское белогвардейское правительство навяжет нам эту войну до конца … и польские рабочие скажут: „надо устранить преступную клику польских помещиков и капиталистов, которые не хотели быть соседями Советской России“, то нет места для белогвардейской Польши»[219].

После всех этих достаточно прозрачных намеков. Радек закончил свой доклад совершенно ясным тезисом: «Лозунг Советской Польши, Рабоче-крестьянской Польши будет лозунгом … который встретит Красную армию на границе Польши, встретит как лозунг широчайших народных масс в самой Польше» (подчеркнуто К. Радеком. — Н.Р.)[220].

Таким образом превращение Польши в коммунистический сателлит, подчинение ее коммунистической диктатуре являлось первой промежуточной задачей наступившей войны.

Что именно эти две задачи — революция в Германии и Венгрии, как главная, и превращение Польши в коммунистический сателлит, как промежуточная — Политбюро и ЦК ставили в первых числах мая 1920 года, со всей очевидностью доказывает официозный доклад Л. Троцкого на объединенном заседании ЦИКа, Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов и правлений профессиональных союзов и фабрично-заводских комитетов 5 мая 1920 года.

В этом докладе Троцкий с предельной ясностью формулирует обе задачи:

«Белогвардейская Польша, угнетающая польский пролетариат, который связан с петроградским и московским пролетариатом десятилетиями совместной революционной борьбы, — эта белогвардейская Польша стремится между нами и Европой воздвигнуть барьер … А мы стремимся на Запад, навстречу европейскому пролетариату, который знает, что мы можем с ним встретиться не иначе, как только над трупом белогвардейской Польши, в свободной и независимой рабоче-крестьянской Польше» (бурные аплодисменты)[221].

«Если бы Польша стала советской, — писал позже Ленин с сожалением, — если бы варшавские рабочие получили помощь от Советской России, которую они ждали и которую приветствовали, Версальский мир был бы разрушен и вся международная система, которая завоевана победами над Германией, разрушилась. Франция не имела бы тогда буфера, ограждающего Германию от Советской России»[222].

Стратегическое развертывание Западного фронта и общий план войны с Польшей, даже при самом беглом ознакомлении, полностью подтверждают, что приведенные выше высказывания Ленина, Радека и Троцкого были не их личным мнением, а решением ЦК. На Западном фронте ударная группировка в составе 4-ой, 3-ей и 15-ой армий и Конного корпуса Гая была сосредоточена Тухачевским на узком фронте Глубокое-Докшица, откуда и бросилась отнюдь не на Варшаву, а севернее, к устью Вислы. Осуществленный уже стратегический прорыв (авангарды Гая переправились через Вислу ниже Плоцка) в Польский коридор мог дать одновременно, как результат второго порядка, и тактическое окружение главных польских сил в районе Варшавы. Однако совершенно очевидно, что в ущерб этой главной задаче — выход в пространство к Данцигу-Шнайдемюль — были ослаблены силы, наступавшие на средней Висле, — 16-ая армия и Мозырьская группа, против которых и обрушился контрудар Пилсудского.

Командующий Юго-Западным фронтом Егоров в своей стратегии также преследовал основную политическую задачу и поэтому 14-я армия и 1-я Конная Буденного были нацелены на Львов с последующим выходом к венгерской границе. Только тогда, когда обнаружился польский контрудар, главное командование Красной армии в лице С. С. Каменева попыталось организовать взаимодействие обоих фронтов, направив 1-ю Конную на фронт Замостье-Томашев и объединив их под общим командованием Тухачевского. Реввоенсовет Юго-Западного фронта в лице Сталина и Ворошилова всячески препятствовал исполнению этого приказа, упорно преследуя главную стратегическую задачу своего фронта — Львов.

В этом отсутствии взаимодействия и в политическом давлении на командующих фронтами и следует искать причину катастрофы Красной армии на Висле 1920 года: если Смилга и Уншлихт, члены совета Западного фронта, давили на Тухачевского, с целью как можно скорее разрешить главную стратегическую задачу — выход к германской границе, в ущерб второстепенной — окружению и взятию Варшавы, то Сталин давил на Егорова, стремясь как можно скорее, в ущерб даже общему положению на фронте, выйти на подступы к венгерской границе.

В своей книге, вышедшей в 1929 году, Егоров осторожно замечает, что он выполнял задачи, поставленные перед его фронтом, и не мог по собственной инициативе направить свои главные силы на разгром поляков к югу от Варшавы.

В неопубликованной речи на закрытом заседании X съезда Сталин обвинил Смилгу, что последний обманул ЦК, «обещав взять Варшаву к определенному сроку». Сталин оправдывал свои действия, и особенно роковую для всей кампании задержку 1-ой Конной армии на Львовском направлении, тем, что Смилга своим обещанием определил общее положение, как позволяющее продолжать выполнение поставленных ранее стратегических задач[223].

Троцкий и Смилга возражали Сталину, указывая, что в сложившейся обстановке Юго-Западный фронт должен был, прежде всего, выполнять директивы главкома и, судя по Троцкому, Ленин, знавший, что обе стороны в какой-то степени правы, выступил с примирительных позиций, указав, что ЦК не возлагает ни на кого персональной ответственности за катастрофу[224].

Только этот краткий обзор стратегических планов польской кампании может показать причину, почему Вейган (французский генерал), фактически управлявший штабом Пилсудского, смог использовать обстановку в августе 1920 года, нанеся удар по второстепенным силам Красной армии от Люблина, и выйти во фланг и тыл далеко зашедшей на запад ударной группе армий Тухачевского.

Основная причина неудачи вторжения крылась в неосновательности коммунистической классовой стратегической доктрины, недооценившей национального подъема в Польше, хотя Ленин упрямо повторял, что «мы не сумели добраться до промышленного пролетариата Польши (и в этом одна из главных причин нашего поражения)…»[225].

В действительности была еще одна причина, быть может, имевшая решающее значение из-за наступления армии генерала Врангеля, — командование Красной армии не смогло сосредоточить на Западном фронте всех намеченных войск и даже не смогло перебросить на польский фронт особых польских соединений, которые, по выражению Тухачевского, должны были нести «жандармскую службу» при намеченном правительстве Ф. Э. Дзержинского.

Как мы уже упоминали в предыдущей главе, в Москве, а также на Южном