и известным благодаря тому, что состоит, по сути, из соотнесения идей и других элементов с эго-комплексом, каковой представляет нашу эмпирическую личность, – поскольку это так, постольку всякое иное сознание – лишенное эго или же содержания – фактически немыслимо. Впрочем, нет необходимости ставить вопрос столь решительно. Стоит опуститься на чуть более примитивный уровень, как мы увидим, что это человеческое эго-сознание утрачивает большую часть своей значимости, а само сознание вслед за этим видоизменяется соответствующим образом. Прежде всего, оно перестает отражаться. Когда мы наблюдаем психические процессы у высших позвоночных – в частности, у домашних животных, – то обнаруживаются явления, напоминающие сознание, однако не дающие оснований предполагать существование эго. Как нам известно из непосредственного опыта, свет сознания имеет много степеней яркости, а эго-комплекс обладает множеством градаций выражения. На животном и на примитивном уровне имеется просто «свечение», в целом едва ли отличимое от мерцающих фрагментов диссоциированного эго. Здесь, как и на инфантильном уровне, сознание не образует единства, не успевает сплотиться в единый, устойчивый эго-комплекс, всего-навсего мерцает, освещая жизнь, ее внешние или внутренние события, инстинкты и аффекты, призванные его пробудить. На этой стадии оно еще подобно цепи островов или архипелагу. Впрочем, оно не бывает полностью интегрированным даже на самых высоких уровнях; скорее, сознание выказывает способность к неограниченному расширению. Блистающие острова, а то и целые континенты могут открыться нашему сегодняшнему сознанию – это явление, успевшее сделаться каждодневным опытом для психотерапевтов. Поэтому мы вправе воображать эго-сознание как нечто, окруженное множеством слабо светящихся точек.

F. Бессознательное как множественное сознание

[388] Гипотеза о множественных свечениях опирается отчасти, как мы видели, на квази-сознательное состояние бессознательных элементов, отчасти же – на присутствие ряда образов, которые нужно воспринимать как символические. Их следует извлекать из сновидений и фантазий современного индивидуума, а также из исторических свидетельств. Быть может, читателю известно, что одним из важнейших источников символических идей в прошлом выступала алхимия. Из нее я почерпнул, прежде всего, идею scintillae – искр, – которые появляются как зрительные иллюзии в «тайной субстанции»[303]. Так, в трактате «Aurora consurgens»[304] (часть II) сказано: «Scito quod terra foetida cito recipit scintillulas albas» («Ведай, что грязная земля быстро впитывает белые искры»)[305]. Эти искры Кунрат[306] объясняет как «radii atque scintillae» («лучи и искры») мировой души, «anima catholica», тождественной духу Божьему[307]. Из этого толкования ясно, что отдельные алхимики предугадывали психическую природу таких свечений. Это были семена света, рассеянные в хаосе, и Кунрат называл их «mundi futuri seminarium», семенами мира грядущего[308]. Одна из таких искр – человеческий разум[309]. Тайной субстанцией будет водянистая земля, или земляная вода (limus: грязь) Мировой Сущности, она «одухотворилась всецело» посредством «огненной искры от души мироздания», согласно «Сапиенции»: «Quoniam spiritus Domini replevit orbem terrarum; et hoc quod continet omnia, scientiam habet vocis»[310]. В «Воде искусства», в «нашей Воде», которая есть также хаос[311], надлежит искать «огненные искры мировой души как чистые Formae Rerum essentiales»[312] (сущностные формы вещей). Эти formae[313] соотносятся с платоновскими идеями, вследствие чего возможно приравнять scintillae к архетипам, если допустить, что формы, «накапливаемые в месте над небесами», суть философская версия этих идей. Из перечисленных алхимический видений можно заключить, что архетипы обладают некоей внутренней лучезарностью – или квази-сознанием, а также что нуминозность утверждает свечение. Парацельс как будто догадывался о чем-то подобном. Вот отрывок из его «Philosophia sagax» («Проницательной философии»): «И коли мало что в человеке может существовать без божественного нумена, то почти всякое на свете в человеке не может существовать без природного лумена. Человек становится совершенным посредством нумена и лумена, лишь через эти оба начала. Все порождается этими двумя, и оные в человеке, а без них человек ничто, они же способны быть без него»[314]. В подтверждение этих слов Кунрат утверждал: «Существуют… Scintillae Animae Mundi igneae, Luminis nimirum Naturae, огненные искры мировой души, то есть света природы… рассеянного или всепроникающего по всему великому мирозданию, во все плоды стихий повсеместно»[315]. Эти искры исходят от Ruach Elohim, Духа Божьего[316]. Среди scintillae Кунрат различал scintilla perfecta Unici Potentis ac fortis («искру совершенную, исключительно могучую и сильную»), которая, будучи эликсиром, есть, следовательно, сама тайная субстанция[317]. Если мы вправе сравнить эти искры с архетипами, то очевидно, что Кунрат уделяет особое внимание одному из них. Его описывают также как Монаду или Солнце, оба знака указывают на Божество. Сходный образ находим и в послании Игнатия Антиохийского[318] ефесянам, где речь идет о пришествии Христа: «Звезда воссияла на небе ярче всех звезд, и свет ее был неизреченный, а новость ее произвела изумление. Все прочие звезды, вместе с солнцем и луною, составили как бы хор около этой звезды, а она разливала свет свой на все»[319]. С точки зрения психологии эту Одну искру или Монаду следует трактовать как символ самости, но подробно об этом понятии я говорить не стану.

[389] Для Дорна[320] искры обладали очевидным психологическим значением. Он писал: «Sic paulatim scintillas aliquot magis ac magis indies perlucere suis oculis mentalibus percipiet, ac in tantam excrescere lucem, ut successivo tempore quaevis innotescant, quae sibi necessaria fuerint» («Так он мало-помалу приучался видеть духовным взором обилие звезд, что сверкали день ото дня ярче и ярче, обретая свет столь ослепительный, что впредь все, потребное в жизни, открывалось взору»)[321]. Этот свет есть lumen naturae, свет природы, озаряет сознание, a scintilae (искры) суть зародышевые свечения, сияющие во мраке бессознательного. Дорн, подобно Кунрату, был многим обязан Парацельсу, с которым сходился во мнении, предполагая наличие в человеке «invisibilem solem plurimis incognitum» («незримого солнца, многим неведомого»)[322]. Об этом природном свете, от рождения присущем человеку, Дорн писал: «Lucet in nobis licet obscure vita lux hominum tanquam in tenebris, quae non ex nobis quaerenda, tamen in et non a nobis, sed ab eo cuius est, qui etiam in nobis habitationem facere dignatur. …Hic eam lucem plantavit in nobis, ut in eius lumine qui lucem inaccessibilem inhabitat, videremus lumen; hoc ipso quoque caeteras eius praecelleremus creaturas; illi nimirum similes hac ratione facti, quod scintillam sui luminis dederit nobis. Est igitur veritas non in nobis quaerenda, sed in imagine Dei quae in nobis es» («Ибо жизнь, свет человеческий[323], изливается светом своим в нас, пускай смутно и как