– Картинка будет такая, что в Каннах дадут первый приз, – ответил он, а сам обозлился. «Картинка, – подумал он. – Подавай картинку им». Он хотел еще добавить – для картинки, – что вокруг них квадратные километры земли, где солдатские тела утрамбованы слоями. Фрицы шли в атаку и упирались в сопротивление – так получался немецкий слой. Потом в ответ поднималась русская сторона и тоже ложилась в землю. Кое-где слоев было четыре, пять, а то и больше, и копатели нередко изумлялись, когда взбесившийся металлоискатель продолжал указывать на какое-нибудь место, даже когда, казалось, из него уже подняли все, что есть. И тогда люди вновь брались за лопаты, углублялись еще дальше – и вскоре поднимали на свет очередное сплетение ржавого железа, полуистлевшей формы и костей.

Сведения о боях добывали из военных мемуаров, исторических справочников и архивов. Каждая группа имела при себе карту или навигатор, где были обозначены зоны X – места наиболее кровопролитных сражений. Но матерые копатели старались держаться в стороне от общеизвестных мест, оставляя их школьным отрядам поисковиков и любителям. Вместо этого они скрупулезно год за годом расширяли зону поиска и детализировали ее. Некоторым сопутствовала удача – и тогда дальнейшее зависело от них самих. Иные оставляли после себя вспухшую, вывороченную внутренностями наружу опозоренную землю. Другие сооружали кресты в память о погибших. Третьи сообщали о находках в город. Четвертые блевали от ужаса и сходили с ума.

Уговорились, что, если ничего не найдут в первом месте, двинутся дальше. Серега за спинами телевизионщиков заговорщицки подмигивал остальным: ничего не найти, согласно их плану, было попросту невозможно. Виктор Сергеевич цыкал на Серегу и шипел: «Угомонись, черт!» Но черт ни в какую, напротив – как тот звездолет, все больше хотел к звездам. Черт сходил еще за водкой, щедро плеснул себе, брату, съемочной группе. Ганин отказался. Черт выпил и захмелел на жаре окончательно. Принялся травить феерические байки про мертвецов: «И короче, тут скелет реально шевельнулся и говорит мне: „Серый! Серый! Иди ко мне“»… Потеряв ход мысли, ни одну из них не рассказал до конца, настрелял у пьяненьких телевизионщиков сигарет, закурил одну, другую сломал, по одной засунул за каждое ухо и, наконец, обвис на кудрявом Игоре, принявшись брататься.

Ганин смотрел на бесчинства краснорожего варвара Сереги Солодовникова и сам медленно, но верно трезвел. Когда стих пьяный водочный шум в его собственной голове, Серега и Игорь, обнявшись, уже затянули песню: «Облака-а-а, белогривые лошадки». Серега трепал Игоря по кучерявой голове. Следующим шагом, знал Ганин, будет то, что Серега залепит ничего не подозревающему Игорю кулаком в глаз. Такова была посконная деревенская традиция: драка всегда являлась частью веселья. Брызги крови пробуждали в молодцах отчаянную радость и чувство жизни.

От размышлений и созерцания Ганина отвлек голос.

– Я смотрю, ваш репертуар не меняется.

Брезгливые эти интонации он успел уже почти что полюбить.

– Молодым и бравым парням нужно дать выход эмоциям, Галина. А вы все выступаете в своем монастырском стиле? Эти плохие, те хорошие, над нами рай и седобородый дядюшка-бог?

– А вы не верите в Бога, Андрей?

– Я верю в то, что пройдет пара минут – и Сережа Солодовников даст в ухо или в глаз вот этому кудрявому мужчине, с которым сейчас весело поет песни. Я верю в причинно-следственные связи, верю в логику и доказательства.

– А то, что каждую ночь вам являются мертвые, вы это тоже объясняете логикой?

Ганин вздрогнул.

– Кто вам это сказал?

– Вот он и сказал. Ваш Сережа. Сказал, что было их сто тридцать два. И что вы видите их и разговариваете с ними.

В этот момент раздался душераздирающий крик. Серега таки залепил Игорю кулаком, и теперь они упали оба не в силах держаться на ногах. Разнимать дерущихся кинулся Степан, но, будучи сам навеселе, не удержал равновесия и рухнул на них сверху. Телевизионщики – в которых от выпитого проснулось чувство профессионального братства – решили, что это драка двое на одного и что это нечестно. Один из них поднялся и огрел Степана по спине треногой от камеры. Степан взвыл. В ответ Виктор Сергеевич – для которого тренога была недопустимым аргументом в пьяной ссоре – ткнул человеку с треногой в брюхо кулаком. Пристыдил его: «Нехорошо, не надо так делать». Но это послужило стимулом к действию для оставшихся: двое других телевизионщиков, до сей поры колебавшихся, вступать ли в драку, залпом допили содержимое своих кружек и вдвоем прыгнули на Виктора Сергеевича. Все вокруг в одночасье встало с ног на голову, завертелось и запрыгало.

– Ай, больно! – кричал кто-то из суматохи.

– Лови, родной! – отвечали ему, и слышался звук сочной оплеухи.

– Хватай длинного, мужики! – кричали третьи.

Ганин с Галиной Веденеевой стояли над копошащимся, матюгающимся месивом и продолжали разговор.

– Ну, так что? Что с вашими мертвецами, Андрей?

– Дает слабину подсознание, Галя. Днем насмотришься, а ночью лезет изо всех щелей.

– Вы не хотите помочь своим в драке?

– Отнюдь. Они справятся и без меня. А я только с утра надел чистую футболку.

– Вы неверующий и носите крест?

Ганин машинально нащупал на груди деревянное массивное распятие, подарок отца Дормидона. С момента выхода из камеры он носил его не снимая.

– Хорошенькая все же получится у вас статья, Галя, – сказал он. – Главарь банды разговаривает с мертвецами, носит крест и верит в логику.

– Не удивлюсь, если в рюкзаке у вас найдутся гусиные лапки.

– И колода крапленых карт…

– И ожерелье из зубов бывших любовниц.

Они посмотрели друг на друга, пожалуй, впервые за долгое время без неприязни и расхохотались. Из дерущейся кучи показалась взлохмаченная голова Сереги и спросила:

– Я не понял, Андрюха. Ты чо, за нас не впишешься?

Гудели до позднего вечера. Выпили все, что перепало от губернаторских щедрот. Потом послали телевизионщиков к эмчеэсникам – они обещаниями снять кино про героическое МЧС выклянчили у них бутылку самогона. Серега плясал казачка и, не удержавшись, так и рухнул замертво красной мордой в пыль. Треногу под камеру погнули. Степан обмяк, сидя на бревне. Взрослые мужики блевали на зеленую траву. Все было отвратительно.

Трезвый Ганин пошел бродить с телефоном – искать связь. С ним ушла Галина Веденеева. Так они и бродили по лесу – сначала молча, а потом потихоньку, сами того не замечая, стали перекидываться фразами, говорить. Когда опомнились, стояла над лесом огромная круглая луна. К тому времени Ганин успел рассказать про деда, про Варю, про проклятую огромную Москву, а Галя – про детство в деревне, про старую избу, в которой жили ее родители, про маму, которую почитали колдуньей, и про отца – черноглазого кудрявого красавца, рано сгинувшего при неясных обстоятельствах. Была Галя единственным ребенком в семье, выучилась на журналистку в областной столице. Пока все девчонки старались устроиться в городе, навостряли свои длинные ресницы на Питер и Москву, она, получив диплом, вернулась работать в райцентр – поближе к родной деревне. Серая земля не отпускала и ее тоже, тянула к себе – лаской, мольбами, тоской.