Эмчеэсники и остатки фээсбэшной агентуры выстроились в ряд и ржали, что было сил.

– Валите, шантрапа! – летело вслед уходящим копателям.

– Попили? – провожал их заливистый смех и свист.

Серега Солодовников покачивался, и со стороны казалось, что он вот-вот умрет. Все остальные, с майками на головах, выглядели так, словно уже умерли.

На рассвете перед выходом, пока все храпели, не ведая, какая злая судьба уготована им с утра, Ганин и Виктор Сергеевич подняли свой схрон. В яме обернутые промасленной бумагой в полиэтилене лежали артефакты войны – та малость, что осталась после нашествия предателя Фоки. Ганина серьезно беспокоил тот факт, что Фока знает места остальных схронов, сделанных в этом сезоне. Вполне вероятно, он уже наведался и туда. Так размышлял он перед рассветом, пакуя содержимое ямы в рюкзаки. И судя по тому, как хмурил брови Виктор Сергеевич, его одолевали те же мысли.

Однако малость малостью, а кое-что все же оставалось в схроне, и сейчас Ганин мучительно боролся с собой. Когда в толпе эмчеэсников начали улюлюкать им вслед, злость его – как это стало происходить в последнее время все чаще – взяла верх.

Ганин скинул с плеча рюкзак и выудил оттуда ржавый брусок – то, что осталось от противотанковой гранаты РПГ-40, частично разложившейся в земле, но по-прежнему грозной на вид. Примерив гранату в руке, Ганин глянул на улюлюкающих, приценился к дальности броска, а затем изящно, словно бейсболист на подаче, запулил гранату в сторону толпы.

Толпа ахнула, когда увидела, что к ним летит.

Те, кто поопытнее, сразу повалились на землю, закрыв голову руками. Необстрелянные остались стоять, разинув рты. 850-граммовый брусок ткнулся в землю, и некоторое время стояла тишина. Потом вслед уходящим раздались такие изощренные ругательства и проклятия, что Ганин с удивлением понял: некоторые он слышит впервые в жизни.

Они прошли не более двух километров, да и те дались с превеликим трудом. Начались бурелом, овраги. Деревья спасали от солнца, но все остальное в природе восставало против вторжения. Кучерявый Игорь разорвал сучком брючину, содрал кожу, потек кровью. Его коллега едва не сломал ногу, провалившись в яму. Яма, как подозревал Ганин, когда-то была вырытым вручную окопом – местные леса были изрезаны такими вдоль и поперек. Часто внутри ям находили кости, ржавое оружие, «смертники» с запаянными в них посланиями. «Дорогая Люся (Маша, Зоя, Алла), если ты читаешь эту бумагу, значит меня уже нет в живых…» – Ганину случалось держать такие в руках. К ним относились бережно. По выходу в цивилизацию несли в официальные поисковые отряды – те могли узнать, остались ли у погибшего родственники. Или искали родственников сами, сидели на телефоне, обзванивали незнакомых людей: «Вы понимаете, ваш дед… Дело в том, что он оставил вам письмо». Люди в трубке плакали, недоумевали, принимались угрожать – бывало всякое. При встрече иногда пытались всучить деньги: «Возьмите, вы же старались». Одна женщина принесла завернутые в белую тряпочку пироги с капустой. Пироги Ганин взял.

Помимо тяжелого похмелья проблемой оставались мины. Всевозможные фугасные, осколочные, фосфорно-термитные – все те смертоносные орудия, которыми воюющие стороны щедро одаривали друг друга, были разбросаны вокруг как грибы. Неразорвавшаяся надкалиберная М41 кумулятивного действия, стоило зацепить ее, оставляла от человека красные куски.

Ганин читал, что в среднем у фрицев не разрывалась каждая двадцать пятая мина. У русских процент был больше. В особо удручающих случаях минометный расчет заряжал и отправлял во врага одну болванку за другой, и они разлетались, неразорвавшиеся, по кустам. К сорок четвертому году процент брака в одном из цехов Хабаровского завода № 106 имени Молотова достиг ста. Станки нужно было чинить, но заниматься этим было некогда, мин требовалось все больше. Дирекция завода знала о браке, но продолжала водить за нос военпреда и ежемесячно отправляла в Наркомат вооружения отчеты о выполнении плана. Бойцы прозвали хабаровские мины жестянками. Сельская молодежь двадцать первого века, шаставшая по лесам, назвала их хлюпиками. Хорошенько отлежавшись в земле, мины теперь взрывались на раз. И тогда вместе со взрывом раздавался звук «хлюп», когда руки и ноги отрывались от тела и разлетались в стороны.

В обычные дни ходили осторожно. Пьяные – как в ночь перед обнаружением танка – ломились в лес как черти, уповая на удачу: разве что очки солнцезащитные не забывали надеть – так и выглядишь круче, и не напорешься глазом на ветвь. В остальном удача была ключевым понятием. Кто-то молился Христу, деревенские веровали в гремучую смесь суеверий и предрассудков, часто приезжали городские с амулетами в виде молотов Тора и секир Перуна на груди, а были и те, кто вообще не верил ни во что. Но удача почиталась одновременно у всех. За удачливым шли. Неудачливых сторонились – не ровен час притянет невезение к остальным. Удача была невидимой валютой, на которую покупались уважение, право голоса и почти всегда – сигареты и выпивка.

Но сейчас, бредя караваном похмельных и убогих, полагаться на удачу особенно не приходилось. Впереди всех, взяв металлоискатель, шел Виктор Сергеевич. Когда на пути встречался бурелом или кустистое место, он водил металлоискателем и только после этого шел. За ним, словно живые мертвецы, подтягивались остальные. Процессию замыкали Ганин и Галя.

Идя по лесу, Ганин сначала не сообразил, что телефон тренькнул. А когда сообразил и выудил его из штанин, не мог поверить глазам. Телефон показывал идеальную связь – здесь, в чаще, в удалении от жилых мест.

– Чудо, – пробормотал он.

– Что? – не поняла его Галя.

– Бог сотворил для меня чудо, – объяснил он.

Марина в Москве взяла трубку почти сразу же.

Услышав его голос, заволновалась:

– Андрей? Ты? С тобой все хорошо? Почему ты так давно не звонил?

– Варю! – потребовал Ганин. – Дай мне Варю.

И когда в трубке писклявый тонкий голосок сказал «Але?» – сердце Ганина сделалось податливым воском.

– Как ты там, зайка? Это папа.

Варя взвизгнула от радости и, захлебываясь, начала рассказывать. Они ходили в зоопарк. В зоопарке у зебры появился маленький зебренок. Он скачет возле мамы и тянет ее за хвост. У Сережи Шмакова, они вместе играют на площадке, – новый велосипед и родители в разводе. Что значит в разводе? Это как вы с мамой? Мороженое холодное. И хотя очень жарко, мама есть много мороженого не разрешает: говорит, будут гланды…

Ганин слушал Варин голос и таял, и плакал, и светился тысячью звезд.

А потом Варя сказала:

– Дядя Володя подарил мне красный шар.

И он вздрогнул. Звезды потухли, как спички.

– Дядя Володя?

– Да. Дядя Володя. Он живет с нами. В маминой комнате. Он добрый.

– Дядя Володя сейчас рядом?

– На кухне. Могу его позвать.