или бродячего пса, разорявшего деревенскую свалку. Но уже тогда было что-то не так – тень была непостоянной и колеблющейся. Она вставала на задние лапы и раскачивалась в затухающем свете. Наконец, тень проявилась полностью, приняв грубые очертания человека, который либо был пьян, либо ранен, либо и то и другое. Я спустился с низкой возвышенности нашей деревни, и прошел к нему, кинжал моего деда все еще был в ножнах, но я обеими руками сжимал копье.

Проклятый воин увидел меня, и поднял руку, хотя, не понятно было, приветствовал ли он меня, или пытался показать, чтобы я уходил. Затем он упал, опустившись на колени. Я медленно подошел к нему.

Он был солдатом, ветераном, и выглядел так, словно прошел сквозь сражение в самом мире ками. Его доспех был сделан из черного, лакированного тростника, он был разрезан и разбит в нескольких местах, а наплечники и наколенники, отсутствовали полностью. Одежда под доспехом была рваной и грязной. На боку у него все еще свисали ножны, но оружия в них не было. Его сандалии были изношены почти до толщины бумаги. Когда я подошел, он оставался на месте, стоя на коленях среди высокой травы, отбрасывающей длинные тени.

Я стоял перед ним несколько долгих мгновений, затем осмотрел горизонт в поисках других воинов. Он был один. Выживший? Дезертир? Сам воин ждал, и лишь когда стало ясно, что я не собираюсь прикончить его на месте, поднял глаза.

Он был гораздо старше меня, и его лицо должно было быть строже и мудрее. Вместо этого, оно было исполосованным и выпачканным, слезы прорезали дорожки по его вымазанным грязью щекам. Судя по состоянию его лица, он плакал несколько дней.

- Все мертвы, - произнес он хриплым, скрипучим голосом, чуть громче шепота. – Возмездие Войны забрал всех.

Я взглянул на воина, затем обернулся в сторону деревни. Я бы мог сходить за помощью, но старик вполне мог скончаться в мое отсутствие. Он не выглядел раненым, и, невзирая на внешний вид, не казался больным.

Я выкрикнул в сторону деревни о помощи, и положил копье, чтобы обеими руками поднять истощенного воина на ноги. Как только я это проделал, он вымолвил одну, хриплую фразу, едва ли не заглушенную вечерним бризом.

И когда слова слетели с его губ, я понял, что совершил ужасную ошибку.

- Ты уверен, что это то, что он сказал? – спросил Фуруйдзин. Он был старшим из старейшин деревни, и его обязанностью и самой природой было подтверждение всего, по меньшей мере, трижды, прежде чем он мог поверить во что-то.

Я кивнул. – Катаки придет за мной, - повторил я в третий раз. Старый ветеран произнес имя могущественного ками, одного из величайших духов какуриё.

Снаружи, поднявшийся ветер уже трепал ставни и стекла. Буря, затмившая солнце, шла по пятам истощенного воина.

Сурошиан, самый крупный из старейшин, глубоко и хрипло вздохнул, - Итак, он произнес имя ками. Как это касается нас?

Кёкури, служащий ученым, писарем, и учителем, кивал головой, подобно птичьему тику. – В наши мрачные дни, опасно произносить имена любых ками. Их темная сторона бродит по земле, свободная от оков их древнего кодекса и обетов. Они несут гибель всем, кто стоит у них на пути.

Я ничего не сказал, но лишь сжал губы в знак согласия. Катаки был духом, которого воспевали кузнецы, кующие копья, и духом, которого чтили молитвами стражники и воины, затачивая свои клинки. Его небольшой алтарь был в оружейной, обычно усыпанный рисовыми лепешками. Этот алтарь, как и все остальные, был заброшен, когда ками обезумели.

Сурошиан вздохнул еще раз, - Значит, он произнес имя духа воинов, что с того? Любой воин может сделать то же самое, чтобы навести лук, или укрепить лезвие меча.

Фуруйдзин сказал, - У него не было меча, когда ты его обнаружил. Это так? – Я кивнул, и он продолжил, - И Катаки, возможно, убил его товарищей.

- Все мертвы, - повторил я в третий раз, - Возмездие Войны забрал всех.

Сурошиан снова вздохнул, но Кёкури перебил его, прежде чем хоть одно слово слетело с губ массивного старейшины, - Катаки также известен, как Возмездие Войны, ибо он был великим духом-защитником, оберегавшим оружие и доспехи воинов. Катаки направлял каждый удар, нанесенный во имя мести, точно в цель. Он был светлым и благородным в лучшие времена.

- Так, кто конкретно умер? – спросил Сурошиан. – Его попутчики? Его часть? Тогда, все просто. Они перешли ками дорогу и были наказаны за это. И поделом. – Он повернул шею в мою сторону, - Ты знаешь, из какой он был части?

Я бы пожал плечами, но выказывать такое неуважение старейшинам не подобало. – Я не видел ничего, похожего на отметки принадлежности к какой-либо военной части. У него не было ни щита, н меча, ни поклажи. У него был бурдюк, пустой и плоский, он явно не наполнялся водой несколько дней.

- Значит, дезертир, - заключил Кёкури, - должно быть, он сбежал с поля боя. Катаки бы это не понравилось.

- Никто уже не знает, что ками нравится, а что нет, - сказал Фуруйдзин, - Они больше даже не притворяются, что думают, как живые существа.

- Какого боя? – спросил Сурошиан у своего нервного товарища, - я не слышал никаких новостей о каких-либо боях.

- Он пришел с запада. – Сказал Кёкури, и Сурошиан метнул в мою сторону взгляд, но не такой, на который требовался ответ, - В этом направлении нет ничего кроме зарослей и солевой пустыни на многие мили, вплоть до самих гор. Он явно пришел из военной части, которая, в свою очередь должна была быть там по причине, по которой там должна была располагаться военная часть. Отсюда и бой.

- Зачем вообще военной части располагаться у гор? – прорычал Сурошиан.

- Возможно, для защиты жителей деревень от Катаки, - сказал Фуруйдзин. – Из-за большого расстояния, мы мало что смогли бы узнать от горных общин. Да, что там, целые войны могли бушевать за холмами, и мы бы ничего о них не знали бы.

- Его часть могла пытаться защитить деревню от Катаки, - выпалил Кёкури, - или от чего-то другого. На земле теперь нет мира.

- Он мог бы быть дезертиром, - проворчал Сурошиан, - либо же, он мог бы быть просто выжившим патрульным, попавшим в засаду. А, возможно, он лишь отстал от своей