- Она запишет Конец, во избежание его причины, когда все начнется заново!

Хамано схватил монаха за другую руку. Он с силой потряс его. – Почему ты прекратил звонить в колокол?!

Казуки, словно впервые заметил его. Он моргнул. Волна самосознания прошла по его лицу.

- Ха… Хамано? – прошептал он.

Хамано кивнул, не желая отводить взгляд от звонаря.

- Аюми, - выдохнул Казуки. – Аюми идет…

- Что? – Ахнул Хамано. - Как ты мог… Когда? – Казуки снова ускользал, его глаза становились отстраненнее. Хамано снова потряс его. – Казуки! Когда? – проорал он монаху в лицо.

- Она уже… Здесь.

Хамано повернулся. Его ноги перескакивали по три ступени за раз, когда он несся от Колокольни к подножью Фудайдзю.

- Кто-нибудь! – Слышал он собственный крик. – Казуки сошел с ума! Он прекратил звонить в колокол! Он говорит…

Хамано словно ударился о незримую сену. Тишина. Фудайдзю не бурлила сражением. Ни лязг мечей, ни крики не пронзали воздух. Ни яростных воплей ками. Ничего. Тишина. Хамано замер на полушаге, с открытым на полуслове ртом, и осмотрел свой дом.

Монахи на вахте и отдыхающие, все собрались и смотрели на то, что прежде было Стеной. Ками всех форм и размеров отвернулись от Фудайдзю, смотря в том же направлении. Хамано медленно перевел взгляд в сторону их взглядов.

Фигура, втрое выше человека стояла там, где прежде располагались главные ворота Фудайдзю – теперь здесь были лишь обломки и паутина. Она выглядела изящной аристократкой, с бледной кожей в ниспадающем платье, обнажавшим ее плечи, руки, живот, и ноги. Ее лицо было невозмутимой маской, гладкой и лишенной характерных черт. По обе стороны ее безволосого черепа расходились огромные оленьи рога, окруженные танцующими хитиновыми шарами.

Хамано хотел спросить, что происходит. Он хотел требовать объяснений. Но слова покинули его, как, похоже, и всех, кто был вовлечен в бесконечную битву за Фудайдзю. Все, что мог делать Хамано, это наблюдать, как фигура аккуратно перешла поле боя, подходя к собравшимся монахам. Ками расступились перед ней, позволяя ей беспрепятственно пройти.

Голос за его спиной нарушил тишину.

- В Конце всего, придет она! – Громко произнес Казуки. Хамано повернулся, как и многие другие монахи. Звонарь спустился с Колокольни, присоединившись к остальным, все еще сияя, подобно зеленому солнцу.

- Она придет собрать последние упавшие листья Босейдзю! Дабы сплести из них пергамент! Дабы воссесть на высочайшей из ветвей! Дабы записать последние часы! Она запишет Конец, во избежание его причины, когда все начнется заново!

- Аюми, - прошептал Хамано.

- Да, - сказал Казуки, прочитав слово по губам, и улыбнулся. Он положил руку на плечо Хамано. – Аюми, Последняя Гостья, ответила на наш зов.

Крики радости вырвались из толпы монахов Фудайдзю, настолько громкие, что, казалось, они сотрясли собой древнее древо. Хамано добавил свой голос к шумному хору. Аюми, верный писарь веков, сила бессмертного долга и покоя. Конечно, именно Аюми должна была, в итоге, откликнуться на звон колокола и прийти на помощь Фудайдзю. Каждый мускул тела Хамано кричал от радости и освобождения, и он охрип от ликования.

Вторая волна радости взорвалась, когда ками, окружавшие Фудайдзю, начали отступать. Мелкими стаями, потусторонние существа пробирались сквозь опустошение, исчезая в лесу. Их движения были тихими, едва ли не почтительными в присутствии Аюми. Как могли они быть не почтительными, одурманенно думал Хамано, перед тем, кто отзывает всех их к их истинному предназначению?

Аюми шагнула в толпу монахов, тихо осматривая их. Всюду вокруг нее монахи прыгали и ликовали, молились и обнимались. Хамано поднял кулак к небу и слезы застили его глаза. Кто-то игриво взъерошил ему волосы.

Казуки вышел вперед, и, несмотря на экстаз, монахи расступились перед ним. Аюми увидела подошедшего высокого и крепкого, как гора, человека, и повернулась к нему лицом. Монахи увидели ее поворот, и многие замолкли. Их дыхание замедлилось, пока они наблюдали безмолвную беседу звонаря и спасительницы.

Аюми спокойно протянула пальцы, каждый длиной с руку. Когти, которых не было еще мгновение назад, вырвали большую дыру в груди Казуки. Кровь окропила Хамано, когда рука Аюми вышла из спины звонаря.

Сферы, парящие вокруг Аюми, одновременно раскрыли изогнутые жала. Аюми напала на другую монахиню, срезав ее пополам, и сферы обрушились в толпу.

Все это произошло в одно мгновение. Ликование монахов обернулось криками протеста, шока, и смерти. Половина людей лежала изрубленная у ног Аюми, прежде чем монахи смогли ответить. Единицы, отважные единицы бросились в атаку, которая завершилась, когда длинные, черные когти вытянулись из запястий Аюми. С просчитанной точностью, величественная ками прорезала себе путь сквозь остатки защитников Фудайдзю и встала перед Хамано.

Монах ничего не сделал, он не мог ничего сделать. Он смотрел на руку Аюми, протянутую к нему. Один из черных когтей пронзил его плечо. Кровь брызнула из раны и перед глазами Хамано затанцевали круги и пятна, когда Аюми поднесла его к своему непроницаемому лицу.

- Почему? – Задыхаясь, выдохнул он. Он был способен произнести лишь это слово.

Аюми бесстрастно смотрела на него. Словно от скуки, она провернула коготь, и Хамано вскричал от боли. Его голос остался последним, понял он. Он был последним выжившим Фудайдзю.

- Почему!? – В муках прокричал Хамано. Он чувствовал, как его покидает сознание.

Хамано увидел, как великая ками отвела назад вторую руку. На мгновение, черный коготь на ее второй руке указывал прямо на него. Затем он опустился.

*   *   *   *   *

Аюми осмотрела свою работу и кивнула. Ее работа началась в Фудайдзю, но она не окончится здесь. Война Ками завершится. Равновесие между смертными и бессмертными будет восстановлено. Это займет время, да, но Аюми славилась своим неугасающим терпением. Фудайдзю было достойным началом.

И когда она закончит, когда она вырвет сердце Конды из его груди и увидит его последнее вздрагивание, она проявит милосердие. Аюми, Последняя Гостья, оставит двух человеческих детей в живых, дабы те усвоили урок Конды. Лишь тогда, решила она, смертные смогут вновь начать строить свой мир.