— Убить? — Констебл невольно вспомнил о тех, у кого были такие же секреты, как и у него: лейтенанта Джона Хепберна, барабанщика Томаса Уайта и других отличных ребят, которых судили и признали виновными. После Ньюгейта они канули в Лету. — Вы хотите сказать, что всех их ждала виселица?

— Нет, нет, — нетерпеливо отмахнулся Мэггс. — Выслушайте меня: если вы знаете что-то такое же опасное, как то, что теперь знаете обо мне, значит, вы опасны для меня.

— Вы можете быть откровенны со мной, Джек.

— Я стараюсь, Эдди. Слушайте дальше: в колонии Моретон-Бэй все заключенные шпионили друг за другом. Таким образом им удавалось держать нас в ежовых рукавицах. Если бы мы с вами были приятелями там, то вы обязаны были бы рассказать мне свой секрет, если случайно узнали мой. Мы были бы тогда в одинаковом положении.

— Джек, вы никак исповедуетесь?

— Нет. Я хочу поторговаться с вами. Я расскажу вам свой секрет.

— Но вы уже рассказали.

— Теперь мне нужен ваш секрет. Я заплачу за него вдвойне.

— У меня нет секретов, — осторожно сказал Констебл. — Какой секрет?

— Тот, что я увидел на вашем лице, когда вы вошли в спальню мистера Спинкса.

— Вы считаете, что мой секрет был написан на моем лице?

— Да.

— Он был в моем поведении? Или в том, как я говорил?

— Он был на вашем лице.

— Так очевидно?

— Так очевидно.

— Что же вы мне скажете?

— А то, что Генри Фиппс мой сын.

— Ваш сын? — Констебл растерялся. — Вы хотите сказать, что он для вас вроде сына? Как бы сын?

— Смысл этого слова достаточно ясен.

— Вы хотите сказать, что он ваше родное дитя? Или вы, как старший по возрасту, стали для него, младшего, как бы отцом… в большинстве случаев.

— Как бы это ни называлось, здесь все совершенно ясно, — сказал Мэггс, и Констебл понял, что ему придется выдержать его потемневший взволнованный взгляд.

— Генри боится меня, не так ли? — потребовал ответа Мэггс. — Ваши друзья видели его, так?

Констебл колебался.

— Тогда они должны сказать ему, что не следует бояться Джека. Я его отец. Я скорее умру, чем причиню ему зло.

— А его мать? — осторожно спросил Констебл. — Где она?

— Мы никогда с нею не встречались.

— Значит, вы не можете утверждать, что он ваш сын.

— Не будьте таким тупоголовым, — оборвал его Мэггс. — Я ясно сказал. А теперь рассказывайте мне свой секрет.

Последовала долгая пауза, а затем, сильно сконфузившись, Констебл принялся вытаскивать из котла первую простыню и направлять ее в отжимной каток.

— Мой секрет вам не понравится, — наконец сказал он.

— Понравится не понравится, все равно говорите. — Мэггс подошел к катку и, взявшись за ручку, стал медленно вертеть его. Оба мужчины сосредоточенно следили за тем, как зажатая в тисках все еще дымящаяся простыня постепенно выпрямляется и, отжатая, аккуратно ложится в каменное корыто.

— Мой секрет?

— Да.

— Вы мне нравитесь, — сказал Констебл. Каток остановился.

— Я вам нравлюсь? — растерянно спросил Мэггс.

— Да, нравитесь.

— Значит, вот что было у вас на уме, когда вы вошли в комнату Спинкса? Я вам нравлюсь?

— Да, именно так.

Но тут, в самый деликатный момент их разговора, он был прерван громким, полным отчаяния плачем. Оба мужчины выбежали во дворик узнать, что случилось, и увидели Мерси Ларкин в окне спальни мистера Спинкса.

— О Господи, — кричала она, — скорее, скорее. Мистеру Спинксу плохо!

Джек остановил Констебла за плечо.

— Скажи мне… ваши друзья видели моего Генри? Он не хочет встретиться со мной? В этом ваш секрет?

Констебл по натуре не был лжецом, и, глядя в эти спрятанные под нависшими бровями жадно ждущие ответа глаза, ему более всего хотелось сказать правду. Но он боялся: когда Генри Фиппс найдется, Джек Мэггс будет потерян.

Поэтому он соврал.

— Нет, — сказал он, прямо глядя Мэггсу в глаза. — Клянусь. Они не нашли его.

В три часа пополудни в этот первый день мая Джек Мэггс нашел маленького бакалейщика в его спальне, прячущегося от весеннего солнца у плохо растопленного и дымящего камина. Шторы на окнах были задернуты, горели свечи, а мистер Бакл в шелковом вышитом шлафроке сидел, уткнув свой острый нос в раскрытую книгу. В комнате стоял резкий и неприятный запах. Мэггс вскоре понял его причину: на подносе рядом со стаканом вина, прямо под рукой у хозяина лежал желтый кусок сыра «Стилтон». Мистер Бакл, увидев в комнате Мэггса, вскочил так быстро, что чуть не смахнул на пол поднос.

— Кто здесь? — громко спросил лакей, услышав шум. Когда мистер Бакл в испуге метнулся к камину, его шлепанцы с острыми загнутыми носками, похожие на восточные джонки, сверкнули из-под брючных манжет. Они были настолько необычными, что на мгновение привлекли внимание Мэггса; это дало Баклу время схватить угрожающего вида кочергу и спрятать ее, прижав сзади к ноге.

— Не надо бояться меня, мистер Бакл, — успокоил его Мэггс.

— Бояться? — язвительно переспросил мистер Бакл, пятясь к шкафу.

— Сядьте, прошу вас, ваша светлость.

Мистер Бакл вынул из-за спины спрятанную кочергу и, чтобы оправдать себя, принялся ворошить угли в камине.

— Сядьте.

Мистер Бакл неожиданно послушался его и сел:

— Да?

— Это касается хрипов мистера Спинкса, сэр.

— Хрипов?

Мэггс с удивлением заметил, как испуганные глаза хозяина вдруг стали холодными, а манеры официальными.

— Вы хотите сказать, кашель?

— Хрипы есть хрипы. Тут нет никаких сомнений. Нам лучше позвать доктора и как можно скорее.

— А что кроме кашля?

Когда Мэггс начал рассказывать ему о симптомах, мистер Бакл слушал его, чуть склонив голову набок и сложив руки на коленях. Казалось, что он полон сочувствия, но вскоре стало ясно, что хотя он сначала испугался и встревожился, по сути, его мало беспокоило состояние мистера Спинкса.

Когда Мэггс попытался уговорить его навестить больного и убедиться самому, в каком он состоянии, мистер Бакл вместо ответа еще глубже вдавил свой тощий зад в кресло.

— А где же мистер Отс? — наконец крикнул он. — Что мы с вами будем там делать?

— В каком смысле?

— Я был бы глупцом, если бы сам, без разрешения мистера Отса, бросился искать врача.