5 сентября 1893 года командир «Русалки» капитан 2-го ранга Иениш написал Лушкову: «…В настоящее время мое здоровье все еще настолько плохое, что приходится очень заботиться, чтобы сколько-нибудь собраться с силами для перехода на „Русалке“, и, во всяком случае, желательно, чтобы переход этот состоялся как можно кратковременнее. Поэтому, если возможно получить согласие адмирала, я предпочел бы не заходить в Гельсингфорс. Желательно также, по условиям моего слабого еще здоровья, не делать ночной выход в море, а назначить его в 9 часов утра, если не будет неблагоприятной погоды…»

Лушков отвечает полным согласием на все просьбы больного товарища и предлагает выходить в море в ближайший вторник, кроме того, он предлагает все же пересечь Финский залив кратчайшим путем и переночевать в Гельсингфорсе, а затем уже идти на ост вдоль опушки финских шхер.

6 сентября Иениш пересылает с посыльным командиру «Тучи» второе письмо, в котором пишет:

«…Совершенно согласен с Вами выходить во вторник, а если погода не позволит, то в среду. Согласен также рассчитать путь для первой ночевки в Гельсингфорсе, второй — в Роченсальме и третьей — в Биорке, если это возможно. Чтобы засветло поспеть в Гельсингфорс, думаю сняться в 9.30, а Вам, как имеющему меньший ход, может быть, полезно сняться в 9 или 9.15. Во всяком случае, выходить из гавани лучше вперед Вам. В Гельсингфорсе меня смущает только вопрос о представительстве к командиру порта. Делать визит тяжело при моем теперешнем здоровье, а как устроиться, прошу Вас подумать и при случае переговорить с Николаем Николаевичем (Н.Н. Протопопов, старший офицер „Русалки“ — В.В.), придется ли ему ехать за меня или поедете только Вы и доложите, что я нездоров. Что касается ответственности по ведению „Русалки“, то пока я еще не нахожу необходимым передать ее старшему офицеру, так как мне все равно придется находиться на „Русалке“. Не откажите в любезности доложить обо всем этом адмиралу».

После этого Лушков отправился к контр-адмиралу Бурачеку и изложил ему общее мнение командиров, а также сообщил о крайне болезненном состоянии своего коллеги. Бурачек выслушал Лушкова и переслал больному Иенишу на дом следующее письменное предписание:

«Если погода будет благоприятная, завтра утром, по возможности раньше, совместно с лодкой „Туча“ сняться с якоря и идти соединенно шхерами в Биорке, где и ожидать прихода всего отряда. Но если состояние Вашего здоровья Вам не позволит идти завтра, то предлагаю передать это предписание старшему офицеру капитану 2-го ранга Протопопову, которому предписываю вступить на время Вашей болезни в командование броненосцем и идти по назначению».

Кроме того, Бурачек назначил Иениша старшим перехода.

Вполне возможно, что это письмо непосредственного начальника и приказ о назначении его старшим перехода окончательно подтолкнуло Иениша к тому, чтобы, несмотря на свое крайне тяжелое состояние, остаться на командирском мостике. Для понимания такого решения следует знать специфику морской службы на Балтике в тот период, а также ситуацию, сложившуюся на «Русалке». Кораблей в то время в боевом строю было еще относительно не много, а офицеров, наоборот, имелся значительный перекомплект. В связи с этим многие из них служили на более низких должностях, чем были достойны по опыту и выслуге, как, например, старший офицер «Русалки» Протопопов, бывший однокашником Иениша по выпуску из Морского корпуса. К тому же возвращение Учебно-артиллерийского отряда в Кронштадт представляло собой особо торжественный момент всей морской кампании. К нему было приковано всеобщее внимание. Пришедшие корабли встречал главный командир Кронштадта, и отсутствие Иениша на командирском мостике могло для него означать почти автоматическое назначение на его место в следующую кампанию хорошо подготовленного старшего офицера. Поэтому естественно желание командира «Русалки», несмотря на тяжелую болезнь, оставаться на своем посту, хотя бы номинально. Тем более что на броненосце имелся вполне подготовленный врач, да и весь переход должен был занять не более трех суток.

Вечером 6 сентября контр-адмирал Бурачек сигналом с флагманского «Кремля» приказал «Русалке» и «Туче» готовиться к выходу в 7.30 следующего утра. Лейтенанты Стравинский и Ершов, штабс-капитаны Алкимович и Кириллов съехали на берег попрощаться с семьями, которые на следующий день должны были уезжать в Петербург поездом. Иениш проводил жену и детей раньше. К моменту прихода «Русалки» в Кронштадт они должны были быть уже там. Врач Сверчков отправился, чтобы осмотреть все еще не прибывшего на корабль Иениша.

Утром 7 сентября Бурачек подошел на вельботе к обоим кораблям, чтобы выяснить их готовность к переходу. Старший офицер капитан 2-го ранга Протопопов доложил, что корабль к плаванию готов и он дожидается только прибытия с берега командира. Командир «Тучи» Лушков доложил, что на канонерской лодке еще не подняты до марки пары. После этого контр-адмирал отбыл на берег, не дав никаких новых указаний.

В самый последний момент перед выходом «Русалки» врач Сверчков определил сильную простуду у матроса Григоренко и последний, к его большому неудовольствию, был снят с корабля и отправлен в местный госпиталь. Мог ли этот простуженный матрос тогда думать, что ангел-хранитель вырвал его из лап смерти?

Погода начала быстро портиться. С полуночи 7 сентября барометр колебался, и дувший зюйдовый ветер в 7 утра был обозначен на кораблях отряда 3 баллами. К 9 утра сила ветра на броненосце «Первенец» была уже 3–4 балла, а на «Туче» — 4 балла. На плавучем Ревельштейском маяке у «Таллинской банки» силу ветра оценивали по-иному: в 7 часов — 3 балла, в 8 часов — 6 баллов, в 9 часов — 7 баллов и, наконец, в 10 часов — 9 баллов. Разумеется, на стоявших в гавани «Русалке» и «Туче» не было известно об оценке погоды плавучим маяком. Не было учтено, что в Финском заливе перемена погоды, как правило, происходит ближе к середине дня, а потому сниматься с якоря лучше всего было бы с рассветом, чтобы к полудню (даже при шестиузловом ходе) уже подходить к Гельсингфорсу. Как следует из следственных документов, «Русалка» и «Туча» снялись с якоря лишь в 8.30. Драгоценное время было потеряно. Надвигался шторм. В сложившейся ситуации капитан 2-го ранга Иениш, выйдя из гавани и увидев резкое ухудшение погоды, должен был бы отказаться от запланированного перехода и вернуться в гавань. Именно так поступил 10 лет назад капитан 2-го ранга Дубровин, чем вызвал неудовольствие начальства и заслужил репутацию робкого командира. Иениш ничего подобного не сделал. Почему? Не хотел таких же разговоров, что некогда ходили о Дубровине? Вполне возможно, что, будучи не в состоянии командовать, Иениш в это время вообще находился в своей каюте и не мог реально оценить ситуацию. Командовавший же на мостике старший офицер Протопопов руководствовался его приказом идти вперед и тоже не желал показаться излишне робким перед своим ровесником-командиром: ведь по итогам кампании и представлению Иениша он должен был получить новое назначение.

Контр-адмирал Бурачек впоследствии так характеризовал сложившуюся утром 7 сентября обстановку:

«Сила ветра утром была всего 2 балла, а запись о 3 баллах в вахтенном журнале „Первенца“ была сделана ошибочно. Кроме того, в течение всего августа не было ни одного тихого дня, 2 сентября в заливе был вообще 10-балльный шторм, а потому 7 сентября я считал относительно тихим днем. Именно поэтому я и торопился отправить „Русалку“ с „Тучей“, ведь у меня на шее еще висели „Первенец“ с „Кремлем“ с их старыми котлами и слабыми машинами. При их тихоходности мне предстояло качаться в штормовом море более 30 часов, чтобы хоть как-то доползти от Ревеля до Биорке. Именно поэтому я и постарался отправить первую пару кораблей в первое же образовавшееся погодное окно! Однако, понимая возможную трудность перехода, я настоятельно велел обоим командирам идти соединенно! Увы, они этого не выполнили!»