Нико встает с табурета и жестом манит меня к себе.

– Для прирожденного воина это непростой урок: ваши любимые обходятся без вашей суеты – возможно, не без труда, но они справятся. Сейчас я вам кое-что покажу.

Я стаскиваю через голову безразмерную майку, стараясь не испачкать свой девственно-чистый джемпер. Пригладив волосы, я выхожу за Нико из мастерской в коридор. Здесь тихо и темно, он светит перед собой фонариком телефона. Это неудобно: ему приходится зайти в кухню и, повозившись там, отыскать свечу и спички.

– Свеча? Вы забыли, что сейчас нет гостей?

– Надо, чтобы зрение привыкло к темноте. Скоро вы увидите, зачем это нужно. Берите свечу!

Он ставит тонкую восковую свечу в подсвечник в форме чашки с ручкой. Я жду, пока он зажжет вторую свечу и отдаст ее мне. Подсвечник старинный и очень тяжелый.

– Сюда! – зовет он, не оглядываясь, и выходит из двери.

Трудно сказать, что он чувствует сейчас, когда гости разъехались, а сотрудники живут не там, где жили раньше. Это странная ситуация. Шато велик, полы скрипят, трубы гудят по ночам – иного от такого старинного сооружения не стоит и ждать.

Даже при свечах тени не колеблются и тянутся высоко вверх. Здесь жива сама история, порой мне тяжело ее влачить, я почти чувствую ее неуловимое присутствие. Чувствует ли его Нико?

Мы минуем комнату, где раньше жила я, достигаем конца коридора и поднимаемся по лестнице на второй этаж. Передо мной узкая дверь, которую я раньше, кажется, не замечала, хотя не забредала в этот угол. Нико распахивает ее. Перед нами крутая лестница наверх, на чердак.

Я не тороплюсь на нее ступать.

– Не бойтесь. Ступеньки узковаты, крепко держитесь за поручень. Обещаю, вы не пожалеете.

Темно было и внизу, но здесь, в темноте, совсем мрак. Огоньки наших свечей отчаянно трепещут. Наверху нас ждет простор, галерея почти пустых комнат. В углу первой сложены коробки, у стены стоит кое-какая мебель. Сама комната смахивает на пещеру, шагая, мы поднимаем пыль, я боюсь расчихаться.

Войдя в следующую комнату, Нико вдруг замирает, глядя вверх. Я присоединяюсь к нему, нам в лица светят две наши свечи.

Поставив на пол свой подсвечник, он что-то ищет в темноте и приносит два толстых одеяла. На чердаке холодно, сюда почти не доходит тепло старой отопительной системы в главной части здания, а то, что доходит, быстро улетучивается в нежилой пустоте.

Он расстилает одеяла на полу, подносит свечу к лицу и задувает. Я следую его примеру.

– Утепляйтесь, – командует он мне, садится на одеяло и кутается в него.

Мы лежим и смотрим на синее-пресинее небо в широком окне в крыше. В сумраке оно похоже на картину. Мои глаза постепенно привыкают к темноте и уже видят россыпи несчетных звезд.

– Какая красота, Нико! Живое полотно!

Он поворачивает голову, но я не вижу выражения его лица, только отражение лунного света в его глазах, позволяющее угадать улыбку.

– Я прихожу сюда, когда мне бывает неспокойно. Здесь я вспоминаю, что жизнь обширнее того, что мы о ней знаем. Вселенная слишком необъятна, чтобы воображать, будто она ограничивается нашей маленькой планетой и будто жизни нет больше нигде. Какое нелепое допущение!

Я не могу оторвать взгляд от небес. Чем дольше это длится, тем больше в них оказывается слоев, тем больше я вижу. Плоскость начинает раскрываться, появляются глубина и перспектива, о которых я раньше даже не догадывалась. Это как свет в конце длинного тоннеля, когда взгляд привыкает и различает все больше там, вдали.

– Страшноватая мысль… – Я стараюсь от нее отмахнуться. – Сколько вы видели падающих звезд?

– Всего две за долгие годы, – сознается Нико с удрученной улыбкой. – Я подолгу вглядываюсь в небеса и знаю, что падающая звезда – большая редкость. Вы первый человек, которого я сюда привел. Это было тайное место моей матери, мы залезали сюда поздним вечером, лежали, болтали и дивились изобретательности Всевышнего.

Он глубоко дышит, как будто выполняет предписанные Пирсом упражнения по релаксации.

– В чем причина вашего беспокойства в этот раз? – спрашиваю я, догадываясь, что шато – то место, где Нико может быть самим собой. Может быть, его настигли старые воспоминания?

– Пришло новое письмо о последней картине.

Я смотрю на него, надеясь, что весть добрая.

– Обнадеживающее?

– Не сказал бы. Мой агент предпринял меры по возобновлению переговоров. Он получил сведения о смерти владельца картины вскоре после нашего последнего обмена письмами и о нежелании наследников обсуждать продажу картины. Ему ясно дали понять, что все кончено.

Я закрываю глаза, искренне ему сочувствуя.

– Может быть, для них невыносимо расстаться со столь дорогим предметом? Не торопитесь переживать, Нико. Если бы они собирались ее продать, то существование такого ревностного покупателя заставило бы их задрать цену. Не считайте это плохим известием, это просто не тот результат, которого вам хотелось.

Он поворачивается на бок, я тоже, теперь мы смотрим друг на друга. Нас разделяют полметра, и этого достаточно для зрительного контакта, даже в темноте.

– Не всегда все получается по нашему хотению… – бормочет он. – Вы полюбили мужа с первой встречи?

Это странный вопрос, заданный, полагаю, из чистого любопытства.

– Да, всем сердцем. Люди цинично относятся к любви с первого взгляда, принято считать, что безумная любовь в молодости недолговечна. Но это не так, если лелеять ее и не принимать друг друга за само собой разумеющееся.

Нико изучает мое лицо.

– Тем не менее он отпустил вас на целый год. Это большой риск, зачем так рисковать?

Такие вещи трудно объяснять, большинство ни за что не поймет. Надо жить нашей жизнью, чтобы понять, как мы оказались в этой точке нашего жизненного пути.

– Бо́льшим риском было бы оглядываться в прошлое с вопросом «что, если?..». Или жалеть о несделанном. Мы оба этого не хотели. Нам нужно было точно знать, достаточно ли мы сильны, чтобы пережить еще одну крупную перемену в нашей жизни, которая забросит нас неведомо куда. Я пошла на это без особенного желания, зато столько узнала о себе! Теперь я готова согласиться, что трудности стоили того, чтобы их превзойти. Я не знала, что моя спрятанная творческая жилка просится наружу. – Говоря это, я стесняюсь оптимизма, звучащего в моем голосе.

Нико ворочается, закладывает руки за голову, чтобы лучше меня видеть. Я делаю то же самое и чувствую на своем лице его дыхание, наслаждаюсь обволакивающим меня запахом его лосьона после бритья.

– Подозреваю, что для вас, Ферн, на первом месте всегда были другие, для самой себя у вас не оставалось времени. Вы сильно изменились с того дня, как сюда приехали. Тогда вы были нервной, неуверенной, явно вышедшей из своей зоны комфорта. Вдруг, вернувшись, вы уже не почувствуете себя дома? Возвратитесь тогда к нам?

Сердце рвется у меня из груди, мне делается невыносимо грустно. Грустно