– Нет, спасибо, я воздержусь. Надо поесть, Митя.

– А то ч?

– Нич, – вздохнула Эля. – Еду жалко выбрасывать. А я столько не съем.

– Давай! – Митя пододвинул к себе тарелку. – Хавчик классный… м-м-м…

– Не подавись, спокойно ешь… – Эля услышала звонок телефона – родители. – Да, пап. Все хорошо. Погода отличная, тепло. Едим, в немецком ресторане… Не знаю, почему в немецком… Хавчик классный… – Эля засмеялась. – Это так мои друзья говорят, пап, не я. Да, друзей много, Митя, и еще тут парень один, очень веселый, да, на Митю немного похож, но взрослый… Нет, он меня не слышит, он вообще ничего не слышит. Почему? Не знаю, понесло его как-то… Нет, у нас все хорошо, пап, ничего не происходит. Митя – конечно, нормально себя ведет, он хороший домашний мальчик, ты же знаешь. Вот, сидит передо мной, тихо ест вилкой и ножом, вот как раз сейчас зубы салфеткой протирает… Не знаю, чтобы блестели, наверное… Потом? Прогуляемся, пойдем в гостиницу, переоденемся и – на открытие. Да, наверно, будем выступать на открытии, если Митя нормально будет себя чувствовать. Его… укачало немного. – Эля погрозила Мите кулаком, потому что он пытался вырвать у нее телефон, и увернулась. – Все, пап, пока, маме привет, у меня все хорошо, а будет еще лучше! – Эля отложила телефон. – Доедай, альфач, и пошли. – Эля налила себе и Мите чаю.

Он вытаращился на нее. Она знает, что он – альфач? Она так считает? Ничего себе… Стоило чуть выпить, показать ей, кто здесь настоящий самец… Сразу по-другому заговорила… Если, конечно, она не смеется над ним… Надо проверить… А как? Митя встал, покачнулся, подошел к Эле и смело оперся на ее плечо. Эля подняла на него глаза.

– Сядь, пожалуйста, допьем чай.

– Ф-ф-ф! – засмеялся Митя. Еще чего! Будет он чай пить! Он может себе еще и третью кружку пива заказать.

Митя почувствовал, что в голове как-то не все укладывается на место. Вроде весело, а вроде и нет. Совершенно ненужные мысли лезут в голову. Что будет, если он забудет свою партию… Что будет, если он придет вечером к Эле в номер… Там так пахнет, что можно оттуда никогда не выходить… Пахнет ее волосами, ее телом… Длинные ровные ноги, нежные коленки, тонкие щиколотки, он сегодня видел, совсем рядом, тонкие-тонкие, наверно, можно рукой вот так обхватить… Нет, нет, ничего не надо представлять, а то он совсем не сможет себя собрать… А мысли лезут и лезут, ненужные, сладостные, тревожные… Вот он придет и… Дальше картинки как-то путались… Представить себе, что он подходит к Эле… И… И – что? Сама она к нему не подойдет… А если он подойдет, близко подойдет… и она его оттолкнет? Он этого не переживет… Такого позора и унижения он не переживет… Нет, он к ней не пойдет… Он вообще отключит телефон и ляжет спать… Он бы и сейчас поспал…

Эля взяла Митю под руку и подтолкнула к выходу из ресторана.

– А заплатить?

– Я уже заплатила.

– Я сам. Я сам могу за все заплатить, и за тебя тоже!

– Конечно, – кивнула Эля. – А сейчас пойдем, пожалуйста, в гостиницу. Тебе нужно поспать перед открытием.

На улице все как-то стало по-другому. Дул ветер с моря, бледно-серые облачка сгустились, немного закапал дождь, стало прохладнее. Дальше по улице Митя увидел скульптуру, очень необычную, с ходу и не скажешь, что это. Подошел ближе. Обошел кругом.

– Это – человек, – объяснил он Эле.

– Да? А я думала – просто абстракция.

– Не бывает просто. Бывает абтрс… абстр… абстрактное выражение че-го-то ре-аль-но-го… – заставил себя по слогами выговорить Митя. – Фу-ты черт, что-то я много выпил. Да? – Он со страхом посмотрел на Элю.

Она пожала плечами.

– Я не знаю, Митя, много это для тебя или мало. Я же тебя совсем не знаю.

– Я… Я вообще-то не пью… Я… так сказать…

– Для храбрости, я поняла, – кивнула Эля. – Сейчас проветрись и больше пива в ресторане не заказывай.

– Черт… – Митя с силой сжал виски. – Черт… Как-то все не очень в голове ровно пока…

– Еще бы! – засмеялась Эля.

– Сколько я тебе должен?

– Шесть евро.

– Это за пиво. А за еду?

– За еду… – Эля сощурилась. Она, конечно, думала, что будут проблемы с деньгами, что Митя не захочет есть за ее деньги, но не представляла, что у него совсем не будет с собой денег. – За еду – разберемся. Больше не будем ходить в Мариенхофф, думаю, здесь дороже всего – немецкий ресторан в самом центре Юрмалы. Надо поискать что-то другое.

– Ага, да! Я тоже так думаю! – обрадовался Митя. – Или вообще не есть! Можно хлеба купить и…

– И пива, – кивнула Эля.

– Нет, я пиво больше не буду. Сейчас… – Митя сфотографировал скульптуру. – Как-то мне нехорошо, пойдем в гостиницу, ладно? Вот, возьми деньги, только у меня тридцать евро… Вот… двадцать и десять…

– У меня сейчас сдачи нет. Разменяешь, отдашь.

– Бери! – Митя сунул ей десять евро.

– Хорошо, – пожала плечами Эля, – что так психовать-то? Вот, кстати, красивые какие штуки…

Она задержалась около женщины, продававшей в открытом киоске кожаные украшения, выбрала симпатичный браслет, догнала Митю, флегматично шагавшего по улице, протянула ему четыре евро, Митя, не глядя сунул их в карман, что-то напевая. Эля прислушалась. «Return to me… return to me…» – пел Митя.

– Хорошо поешь! – улыбнулась Эля. – А кого ты просишь вернуться, а?

Митя хмуро глянул на нее и отвернулся.

– Я… Я больше не буду. Извини, – негромко проговорил он через некоторое время.

Он шел дальше молча, сопя и время от времени поглядывая на Элю. Наверно, она его презирает… Наверно, думает, что он слабый, что он никчемный… Как доказать, что он сильный? Он самый сильный, у него вообще потом все будет… Потом, когда он добьется всего, но чтобы добиться, он не должен быть с Элей… Зачем тогда ей доказывать? Логический тупик. Тупик, от которого хочется выпить литр черной валерьянки, вырвать все то, что мучает, все, вместе, с желчью, тоской, горькими мыслями и забыться тяжелым дурным сном, с мутными, бесформенными снами, перетекающими в ватное, беспроглядное утро. У него бывают такие утра. Но что делать, если голова не справляется с некоторыми неразрешимыми задачами, и отец научил его простой, незамысловатой штуке – выпьешь валерыча, и все как-то… отходит на второй план. Хотя бы на время.

Может, зря он с Тосей не попробовал… Он ведь понял, чего она от него хотела… Или с Мариной… Нет, с Мариной как-то противно… Грудь, конечно, у нее большая, тугая… Но дальше думать о Марине не хотелось, о ее дряблом теле – он видел, как трясутся у нее ягодицы, плотно обтянутые трикотажными платьями, о ее колоннообразных ногах, о тяжелых руках, нет. А вот Тося… Тося – приятная, местами… По крайней мере, ее прикосновения ему не были противны… Попробовал бы и – был бы с Элей смелее… Хотя бы не холодел от одной мысли, как подойти к ней… Вообще-то к ней не надо подходить, он обещал отцу. Но… Митя взглянул на ее губы. Эля что-то ему рассказывала. Он не мог сосредоточиться и понять, что именно. Что-то о своей семье, кажется. Или нет, о какой-то певице, которая начала петь очень поздно или, наоборот, рано… Какие у нее губы… Больше ни у одной девочки таких нет. Она их не красит, они нежные, вишневые… когда Эля устает, они бледнеют, но остаются приятно-розовыми… Так тянет на них смотреть, так все волнуется внутри от этого и можно даже представить, только представить, что когда-нибудь… Не сегодня, нет, и не завтра, потом, когда он всего добьется, он подойдет к ней и…